На носу у каймана. Воспоминания сельского врача - Алипио Ривера

— Но я никогда не видела раньше, чтобы вы о каком-нибудь больном так заботились.

— Да у нас и не было такого больного. Были у нас трудные случаи, но все-таки попроще. Этот же совсем особый. Нам предстоит долгая борьба, потому что болезнь очень запущена…

— Значит, вы всегда так заботитесь о тяжелых больных?

— Конечно, Мария. Иначе и быть не может.

Она смотрела на капельницу, но было видно, что не капли она считает, что мысли ее заняты другим…

— Знаете… — начала она и запнулась.

— Давай, говори, что там еще у тебя.

— Только с тех пор, как вы стали у нас работать, я поняла, что значит быть врачом или медсестрой. Мне бы хотелось, чтобы вы знали, как ценят родители этого мальчика все, что вы для него делаете. Они просто боготворят вас. Говорят, что, если он умрет, так уж, видать, ему на роду было написано, но совесть у них будет чиста, потому что они не оставили его без помощи, в глуши. А еще они говорят, что ни в какой больнице, пусть самой лучшей в мире, никто бы так не заботился о нем, как вы, и я с ними вполне согласна, думаю, что если он до сих пор жив, то только благодаря вам…

Мне было неловко выслушивать эти похвалы.

— Да ведь не один я. И от вас, сестер, многое зависит… Так что не преувеличивай…

— Нет, доктор, я вовсе не преувеличиваю. Я вам так благодарна… Вы показали мне, что значит наша профессия… и как надо делать свое дело.

И все же она, конечно, преувеличивала.

Действительно, немало сил потратил я на этого мальчика, но ведь болезнь этого требовала, к тому же я и не привык иначе относиться к больным, так меня научили в университетской клинике. Однако не составляло труда понять, что имела в виду Мария дель Кармен: ей это было в диковинку, в больнице Баракоа такое отношение к больным не было принято.

Но так или иначе, а отношение Марии ко мне могло сослужить хорошую службу — у нее много приятелей среди медперсонала, а от них зависит уход за больными.

— Если ты действительно так считаешь, я хочу, чтобы и ты полностью отдавалась нашему делу. Мы с тобой вместе спасем этого мальчика, вот увидишь.

Она ответила мне взглядом, полным признательности.

— Как он сегодня?

— Мне кажется, Мария, что ему лучше. Его родители говорят, что накануне того дня, когда они привезли его к нам, у него было кишечное кровотечение. Возбудитель брюшного тифа поражает ткани кишечника и может вызвать их изъязвление, а оно в свою очередь — кровотечение, иногда и перфорацию язвы, после чего может последовать смерть от перитонита. Что же касается кровотечения, то родители утверждают, что оно случилось только раз. Но они же говорят, что у мальчика была большая слабость, а это наводит меня на мысль, что кровотечения случались не раз, только незначительные. Вероятно, ему следовало сделать переливание крови. Давай выясним, какая группа крови у него и у его родителей, чтобы знать, у кого из них можно взять кровь…

— Если надо, я дам кровь, доктор, — перебила меня Мария. — Я уже давала для моей матери.

— Не беспокойся, доноры найдутся. И все же я считаю, что ему лучше. У него уменьшилось напряжение шейных мышц, а следовательно, и возможность заболевания менингитом, да и вообще, если нет серьезных осложнений, перфорации язвы, о которой я тебе говорил, нет сильного кишечного кровотечения и пневмонии, значит, мы выиграли у смерти еще один день. Сегодня мне кажется, что и ступор у него не такой глубокий. Его обязательно надо переворачивать, Мария, двигать ему ноги, чтобы избежать тромбофлебита, поднимать его, переворачивать, чтобы не было пневмонии и пролежней. Содержать в чистоте, обязательно присыпать тальком спину и пах. Все это я уже говорил родителям, но теперь сходи к ним ты и повтори. А главное, Мария, наблюдать за ним, чтобы не упустить какого-нибудь симптома, свидетельствующего о серьезном осложнении, — внезапной сильной бледности, болей в животе, — вообще любых изменений. Поняла?

— Да, доктор, конечно. Идите отдохните, теперь я с ним побуду.

Я оставил ее с мальчиком и, выходя из палаты, наткнулся на его родителей, которые спросили меня, как их сын, я ответил, что по-прежнему, но добавил, что это хорошо, так как нет никаких осложнений. По-моему, они меня поняли. Я сказал, чтобы они прошли в палату, где сестра объяснит им, как следует ухаживать за мальчиком.

Уже неделя, как Баркес уехал в Гавану, и девять дней, как в больницу поступил мальчик с брюшным тифом. Вчера я решил перелить ему четыреста граммов крови, так как он очень слаб и, по-моему, переливание положительно скажется на его общем состоянии. Последние дни я не замечал у него ни малейшего кровотечения и решил давать гормональные препараты, которые можно применять в безнадежных случаях, чтобы мобилизовать защитные силы организма.

После отъезда Баркеса дела в больнице пошли еще хуже, потому что его заместитель Фернандес не только моложе и глупее его, но и пользуется гораздо меньшим уважением как врач. Рамос, Пера и компания убедили его, что у них связи в министерстве, и он теперь пляшет под их дудку.

А тут новая проблема — врач, который работал вместе с Росельо в Эль-Хамале, вдруг явился в больницу и сообщил, что останется здесь, поскольку собирается заниматься урологией, а свою практику в Эль-Хамале бросает. Фернандес принял его в штат больницы, потому что он из их компании, а что будет в Эль-Хамале, его нимало не волнует.

Ко всему прочему Фернандес еще разрешает всем им жить в больнице. То есть, вместо того чтобы снимать номер в гостинице у «русской», или в пансионе, или квартиру, как мы, они устроились прямо в палатах стационара. Они не только обедают, как и все сотрудники, в больнице, но еще и завтракают, и полдничают, и ужинают. И пользуются услугами прачечной и кастелянской, как больные, но не платят ни сентаво. Безобразие, да и только.

После обхода я пошел к ортопеду обсудить положение в Эль-Хамале, где остался всего один врач. Чаин не вернулся в Баракоа. Говорят, после событий в Моа его перевели в другое место. Клинтон два или три раза наезжал сюда, но, когда мы об этом узнали и пошли в ИНРА, нам сказали, что он опять уехал то ли в Моа, то ли в Сантьяго, похоже, дела там серьезные.

Войдя в кабинет дежурного врача, я увидел Педро, который возился с молодым человеком лет двадцати пяти, крепким и мускулистым, который ранил себе левую ногу мачете. Педро пытался остановить кровотечение, он поднял на меня глаза и сказал:

— Ты, толстяк, вовремя пришел, хоть я за тобой и не посылал. Хочу, чтобы ты мне помог — у него перерезаны связки. Будем оперировать в операционной, чтобы было все как следует.

Постепенно я превратился в ассистента Педро. Естественнее было бы, если бы ему ассистировал Рамос и наоборот, поскольку оба они хирурги, но отношения между «левыми» и «правыми» стали настолько напряженными, что Педро всегда зовет ассистировать меня. Мне это нравится. Я вспоминаю, как несколько месяцев, когда был студентом, занимался ортопедией.

— Ну что ж, пошли.

Операция продолжалась дольше, чем мы ожидали. Очень трудно оказалось подойти к связкам и сшить их. Мы уже зашивали кожу, когда вдруг Каридад, операционная сестра, которая за минуту перед тем вышла, опять просунулась в дверь:

— Можно я уйду ненадолго? Ведь мы уже кончили, правда?

Дверь приоткрыта, и мы слышим голоса, доносящиеся с первого этажа.

— А что там внизу происходит, Кари? — спрашиваю я.

— Я как раз хотела вам рассказать. Звонили из Гаваны и сообщили доктору Фернандесу, что доктор Баркес не будет больше директором больницы, директором теперь будет он, доктор Фернандес. Сами понимаете, он страшно рад, и все его поздравляют. Вот я и хотела… Можно?

— Конечно, иди, — сказал Педро, заклеивая пластырем повязку на ране, и посмотрел на меня, скроив удивленную мину.

Медсестра ушла, мы оставили больного на попечении фельдшера, а сами отправились в смежную с операционной комнату, где хранилось белье.

— Знаешь что, толстячок, угости-ка ты меня своей вкусной сигаретой…

Я дал ему «компетидору», другую взял сам, и мы прикурили, несколько раз молча затянулись. Издалека до нас доносился гул голосов.

— Ну и дела! — сказал Педро с самым мрачным видом. — Если этот человек, — продолжал он, — еще не став директором, наворотил такого, что же будет дальше?

Он сидел, положив ноги на стол, уставившись в потолок, и рассуждал, словно сам с собой, словно думал вслух, не ожидая от меня ответа.

Я был встревожен, сознавая, насколько труднее будет теперь наладить работу больницы.

— Интересно, почему в министерстве приняли такое решение, неужели не понимают, как это повредит медицинскому обслуживанию в Баракоа?

— Сдается мне, Педро, что надо нам готовиться к худшему. И при первой возможности ехать в Гавану, поговорить с Гранадосом или еще с кем-нибудь, добиться, чтобы министр узнал, как на самом деле обстоят дела. Это единственное, что сейчас приходит мне в голову, но вообще все следует хорошенько обдумать… Ладно, пошли обедать.