Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев

— Похаживай, молодцы!

Дмитрий давно обратил на него внимание. Сказывали, что по «сухому берегу» он человек слабый, почти пропащий: выпивал. Но теперь в нем угадывалось что-то особенное, центровое; его уверенность и знание дела мгновенно передавались подначальным. Сплавщик на Чусовой — первейшая фигура, профессия его родовая, передается из поколения в поколение и совершенствуется в упорной и опасной борьбе с горной речной стихией. Безграмотные мужики через каждодневную эту борьбу дорабатывались, как потом писал Мамин-Сибиряк в очерке «Бойцы», до высших соображений математики, на практике решали такие вопросы техники плавания, какие неизвестны даже в теории.

Таким потомственным, меженным сплавщикам (то есть сплавляющим по межени, когда вода, как сейчас, стоит мелко) был Масленников, на барке которого плыл Дмитрий. Видимо, необычная натура и рабочий артистизм этого человека сильно занимали его, потому что в одном из писем родным — через два года! — он вспоминает, как караван «плавил сплавщик Масленников». Возможно, наблюдения за ним потом и оформились в положительнейший образ главного героя Савки в одном из лучших ранних произведений Мамина — «Бойцы». Да и все эти путешествия по Чусовой, знакомство с бурлаками — разным «странным» людом, заброшенным сюда, на дикий север, Божьей волей и нуждой, дали первоначальный материал для очерка.

Но августовская Чусовая была спокойней, чем та, весенняя, описанная в «Бойцах», поэтому без особых приключений караван «сплыл» к Кыновскому заводу. Открылась глубокая, по-своему живописная долина, стиснутая мрачными голыми утесами, от которых веяло холодом, недаром на языке пермяков «кын» означает — мерзлый, студеный. Ряды заводских домов лепились по взгоркам, а выше над ними, даже неуместно как-то среди общего колорита суровости, стояло белое каменное двухэтажное здание конторы с высоким фронтоном и красной крышей. Несколько длинных каменных строений разместились вблизи берега. Кыновский завод основался графом Строгановым в середине XVIII века и считался на Урале одним из крупнейших.

От Кына, куда караван «сплыл» за сутки, предстояло сухопутьем протащиться верст двести. Слава богу, скоро нашелся попутный возчик, который выторговал добрую плату («Лихоимец!» — сердито назвал его Николай Тимофеевич), но исправно преодолел разбитую дорогу, особенно когда ехали лесами и плетенку жестоко потряхивало на корневищах.

Губернский город Пермь не удивил Дмитрия, хотя по уральским захолустьям о нем говорили часто: губернское начальство докучало не менее, чем местное горно-заводское. В Перми была, как за высокими облаками, «на небеси», и грозная консистория, ведавшая всеми духовными делами Урала. Отцу Наркису регулярно следовало отсылать туда свои отчеты. А в «Пермских епархиальных ведомостях» за 1869 год напечатали его статью «Тридцатилетие существования училища в Висимо-Шайтанском заводе».

Дмитрию Пермь даже не понравилась, хотя впоследствии он с удовольствием путешествовал по краю, собирая исторический и этнографический материал. Он находил неудобным само расположение города, неизвестно для чего вынесенного на гору, отделенного от своего единственного богатства — Камы — заломами и буераками.

«Пермь я знаю десятки лет, — писал Д. Мамин в очерке «Старая Пермь», опубликованном в журнале «Вестник Европы» за 1889 год, — и всегда на меня этот город производит самое тяжелое впечатление, особенно по сравнению с Екатеринбургом. Главное основание всей жизни здесь заключается в «двадцатом числе», когда чиновники получают жалованье, а все остальное, нечиновное человечество живет «патентами»; ни добывающей, ни обрабатывающей промышленности в Перми нет. Впрочем, в последнее время Пермь совсем преобразилась; мощеные улицы и целые кварталы прекрасных домов производят даже известный эффект».

Однако в семинарскую бытность Мамина в шести верстах от города набирал мощь Мотовилиханский завод, который недавно перестал выплавлять медь и ускоренно налаживал сталепулечное производство для нужд русской армии. На коште городской думы уже десятки лет работала общественная платная библиотека с довольно хорошим книжным фондом. Образованная часть служилого чиновничества и учащиеся составляли публику местного театра, который постоянной труппы не имел, но поддерживался приличными гастролерами. Здесь давались концерты и ставились оперы. Так, в ноябре 1870 года на местной сцене с успехом прошла знаменитая опера Глинки «Жизнь за царя». «Пермские губернские ведомости» имели и неофициальные разделы, где регулярно помещались сведения из истории, географии, этнографии.

П. И. Мельников-Печерский, бывший в 1837 году преподавателем Пермской мужской гимназии, писал о поражающей и красивой прямоте центральных улиц: «Пермь построена правильнее Нью-Йорка: ровные, большие кварталы, прямое и параллельное направление улиц и переулков бросаются в глаза при первом взгляде».

По переписи 1868 года, то есть в год вступления Дмитрия Мамина в семинарию, город насчитывал всего около 20 тысяч человек. На сравнительно небольшой площади располагалось четырнадцать церквей, около трех тысяч деревянных и сорока каменных домов, установленных именно в том порядке, который восхитил Мельникова-Печерского. Главные улицы с лета 1863 года имели сносное вечернее освещение. «С тех пор в городе, — писал местный историк В. Верхоланцев, — в городе, тонувшем в темные осенние вечера во мраке, появился ряд светящихся точек — фонарей-коптилок, благодаря которым обыватель хоть немного мог ориентироваться среди непроходимой грязи».

В начале шестидесятых годов по Перми промчались бури передовых общественных движений. Во главе противоправительственной организации оказались семинарские преподаватели А. Н. Моригеровский, А. Г. Воскресенский, А. И. Иконников. В 1862 году в Пермь был специально направлен для строгих расследований флигель-адъютант Н. В. Мезенцев (впоследствии шеф жандармов, павший от пули Степняка-Кравчинского, участника «Земли и воли», автора «Подпольной России»). Им было установлено, что кружок Моригеровского заказал литографский станок для напечатания пяти тысяч экземпляров брошюры Н. Огарева «Что нужно народу?», имел связи с другими городами и заграничными центрами.

Сохранились тексты прокламаций кружка — «Воля» и «Пора». В первой крестьянам разъяснялось, что царь с волей обманул: «Вы дожидаетесь другой воли. Не будет вам другой воли, кроме той, которую я вам дал». В прокламации «Пора», где православные призывались к топору, возвещалось: «…Мы более не можем стонать под тяжелым деспотизмом. Вторая половина XIX века начинает пробуждать нас, и пробуждение русских увенчается успехом. Русского человека расшевелить только трудно, а если уж он подымется, то правительство не жди добра!»

Правда, пермские прокламаторы искали свой путь спасения Отечества от угнетения: «Наше направление заключается в том, чтобы на основании истории, на основании исторического опыта отстранить те бедствия, которые могли бы произойти при революции, и всеми силами содействовать благу народа, а не одной какой-нибудь касты».

По завершении следствия кружок разогнали, библиотеку Иконникова прикрыли, семинарских преподавателей уволили и отдали под полицейский надзор.

Все эти потрясения впрямую коснулись семинарии. Ректор и историк ее архимандрит Иероним Лаговасий по этому поводу сокрушался: «В начале шестидесятых годов, или даже несколько ранее, в семинарии между легко увлекающимися юношами стали появляться завлекавшие тогда многих из неразумной