Дети радуги - Юрий Гельман

– Да, слушаю тебя, сын мой.

– Скажите, вот вы – православный священник – попали в чужой мир, в другое время и в другую страну. Как вам удалось приспособиться к жизни здесь и даже вступить на церковную службу, хотя Франция – католическая страна?

– Ну, во-первых, я здесь был не один, а со своим приятелем, профессором Серебряковым. Первое время, пока я не устроился, он помогал мне, чем мог. Около года я даже проживал в Виллервиле, в доме мадам Дюран.

– Она мне ничего не говорила об этом.

– Мадам Дюран – чудная, душевная женщина. Она и познакомила меня впоследствии с кюре церкви Святой Анны здесь, в Онфлере. Господин Жильбер Санжени легко вошел в мое положение. Знаете, два глубоко верующих человека всегда способны найти общий язык, отыскивая в религии точки соприкосновения, а не точки отталкивания. Господь, сын мой, он – един для всех. И ему совершенно нет дела до того, что Иван Курбатов стал Иоанном Курбе – главное, что этот человек преданно служит, посвящает свою жизнь совершенству духа и прилагает усилия, чтобы учить этому же прихожан. За несколько лет мне пришлось выучить французский язык – только и всего.

– Знаете, если бы вы попали не на двенадцать лет вперед, а, скажем, на сто или даже на пятьдесят, – вам было бы несравнимо труднее найти свое место в чужом для вас мире, – вздохнул Алексей.

– Почему? – спросил отец Серафим. – Неужели за эти годы люди вовсе утратили доброту, отзывчивость, сострадание?

– Увы…это почти так.

– И какие же ценности теперь правят миром?

– Одна единственная – деньги. Большие деньги. Огромные деньги. Обладая ими, человек стремится обладать всем миром, даже если приходится топтать на пути к этому себе подобных. Алчность и высокомерие – вот знамена богачей.

– Выходит, Монтень был прав на целые века вперед – человек ничтожен и немощен, ибо бездуховен. Но болезненное высокомерие никогда не восторжествует над опытом божественного знания. Вот в чем секрет, недоступный для тех, кто в роскоши видит свое счастье, а во власти – свое предназначение.

– Но человек способен учиться и научаться, – сказал Алексей. – Нужно только время, чтобы показать ему путь.

– Стало быть, и через сто лет я нашел бы свое место в мире, – заключил отец Серафим, и на его лице застыла странная улыбка.

«Лувье, Лувье! Стоянка пять минут. Лувье, господа, Лувье!»

Голос проводника проплыл от одного конца вагона к другому, застрял где-то в тамбуре, а затем послышался уже внизу – на платформе. Алексей открыл глаза, посмотрел на спящую Софи, сидевшую напротив. Она давно откинула свою очаровательную головку на спинку сидения, обитую мягкой кожей оранжевого цвета, и теперь, в два часа ночи, видела, наверное, сладкий сон – тот, который нередко посещает подростков. В этом сне она, должно быть, кружила в легком, воздушном платьице по ромашковому лугу, что-то щебеча и улыбаясь. И какой-нибудь Франсуа или Жан – мальчишка с соседней улицы, – сидя в траве, щурился от солнца и улыбался ей в ответ.

Алексей разлепил ссохшиеся губы, качнул головой из стороны в сторону, разминая мышцы шеи. Ямочки на щеках Софи были трогательно-прекрасны. «Охранница, – подумал он. – Вызвалась оберегать меня от возможных неприятностей в дороге. «Вы говорите с акцентом, ваш французский еще надо подправлять». Я не спорю. Отсутствие практики убивает любые знания. Какая у меня была практика? – На лесосеке? Блин! И как это я в свое время в универе именно французский выбрал? Будто знал, что…»

Он осторожно, чтобы не потревожить спящую девочку, поднялся со своего кресла. Тут же, на месте, напряг мышцы ног и спины – потянулся. И тихо направился к выходу. Почти все пассажиры плацкартного вагона спали. Ночь, хоть и была июльской, короткой, но все же перевалила за отметку той глубины, после которой способны заснуть на посту даже часовые.

На перроне царила тишина, изредка нарушаемая далеким голосом обходчика или грузчиков. С монотонной деловитостью они вынимали из почтового вагона мешки с письмами и негромко переговаривались. Городок был мал, и суета больших вокзалов ему была незнакома. Легкий ветерок приносил от головы поезда обрывки едкого паровозного дыма. Еще пахло смолой и сдобной выпечкой. И свежело – ближе к утру свежело. Даже в июле.

В небе сияла полная луна – желтая и нарядная, как начищенный металлический рубль времен Московской олимпиады. Так показалось Алексею. Он стоял на подножке, вглядываясь в лакированные бока вагонов, что цепочкой выстроились в обе стороны от него. Где-то неподалеку стрекотали два сверчка – будто соревнуясь, кто кого перепоет.

В нескольких шагах от вагона стояла одинокая женщина в светлом костюме. Модная широкополая шляпа с изогнутыми полями закрывала ее лицо. Судя по стройной фигуре, даме было не больше тридцати лет. Багажа возле нее не было, стало быть, она вышла к поезду кого-то встречать, и теперь тоже смотрела вдоль вагонов. В какой-то момент Алексею показалось, что дама остановила свой взгляд на нем. Но рассмотреть ее лицо не было возможности. Она просто стояла поодаль – как изваяние. Он хотел подойти к ней и заговорить, но голос проводника заставил Алексея вздрогнуть.

– Мсье, вы слышали – стоянка только пять минут, – сказал проводник, обращаясь к Алексею. Тот спрыгнул с подножки, сделал несколько шагов. – И одна минута из этих пяти уже прошла. Если хотите купить булочек, то поспешите. Здесь пекут изумительные булочки с изюмом. Вашей дочери, наверное, понравится.

– Благодарю, – коротко ответил Алексей и, мельком взглянув на даму, торопливо направился в здание вокзала. Слова о дочери как-то неожиданно сладко легли ему на сердце.

Уже через минуту он вернулся с плотным свертком, от которого исходил пьянящий аромат свежей сдобы. Подходя к подножке своего вагона, он услышал за спиной ненавязчиво-грустный голос проводника, которому не с кем было поговорить:

– Они всегда выносят к нашему поезду, – сообщил тот. – В этом направлении, к морю и от моря, едут много детей. И все равно целые лотки выпечки остаются нераспроданными. Я знаю. Утром она уже не такая вкусная, как теперь.

– Благодарю, – повторил Алексей, оглядываясь. И подумал: «Нам бы с Зеброй хоть какие тогда дай, хоть каменные, хоть и с плесенью…» А потом спросил: – Она села в наш вагон?

– Кто? – переспросил проводник.

– Эта женщина.

– Какая женщина?

– Она тут стояла, когда я выходил.

Проводник посмотрел на Алексея как-то странно и отрицательно покачал головой.

– Здесь никого не было, мсье.

– Разве? Да-да, конечно, – пробормотал Алексей и поспешно поднялся по ступенькам. Странный холодок завихрился в его душе.

Он вернулся в свое полукупе, слабо освещенное дежурной лампочкой из коридора. Софи по-прежнему спала. Положив сверток на столик, Алексей сел на свое место и взглянул на девочку. И вдруг та открыла глаза.

– Ой! – воскликнула она. – Где мы стоим? – И, почувствовав запах от свертка, сама ответила: – Это Лувье, я знаю. Мама раньше всегда покупала мне булочки с изюмом.

И тут же полезла своей худенькой рукой в недра бумажного пакета, выуживая из него сладкое лакомство.

– Как ты сумел не проспать Лувье? – спросила с полным ртом. – Попросил проводника? Мама всегда так делала.

– Я не спал.

– Как – совсем?

Алексей пожал плечами.

– Так же нельзя! – почти до строгости повысила голос Софи. – Ты должен отдыхать. Мама будет ругать меня, если узнает, что я не дала тебе возможности отдохнуть.

– А мы ей ничего не скажем, – подбирая слова, произнес Алексей. И, улыбнувшись, пожал плечами.

«Да, – подумал он в очередной раз, – с языком у меня действительно пока проблемы».

– А где ты взял деньги? – с напускной строгостью спросила вдруг Софи. И сама ответила на вопрос: – Это бабушка. Наверняка сунула тебе тайком каких-нибудь пятнадцать франков – на булочки из Лувье. Так?

Алексей смутился. «Да, проницательная девчонка. Почти как… Нет, об этом не стóит…»

Поезд качнулся, и маленькое здание вокзала покатилось в сторону. Вскоре последние огоньки городка растворились в июльской ночи. Теперь только луна бросала серебряные отсветы на железнодорожное полотно, освещая ночному поезду путь.

– Примерно, через час будет Вернон, – зевнув, сообщила Софи. – Потом, еще через полчаса, Манте-ла Жоли и, наконец, – Париж. Спасибо, Алекс. Давай теперь я подежурю, а ты поспишь.

– Хорошо, – не стал спорить Алексей и закрыл глаза. Он прекрасно понимал, что пройдет едва ли с четверть часа, и девочка уснет снова. Вот почему эти четверть часа ему нужно было продержаться во что бы то ни стало. В конце концов, думал он, в Париже, в доме Софи, у него наверняка будет время для отдыха. Судя по отношению к нему бабушки – он попал к друзьям. И к маме девочки, с которой Алексею рано утром предстояло познакомиться, он заранее испытывал уважение.