Формула всего - Евгения Варенкова

– За барона! – подал идею кто-то.

Цыгане откупорили третий бочонок. Красное вино полилось по кружкам.

– Чтоб удачный был у нас базар!

– И в полицию никто не попался!

– Храни нас Бог на каждом шагу!

– То, что понимается, то не говорится!

Муша широко зевнул и пошел в сторону шатров.

– Спокойной ночи! – крикнули ему вслед, а Какаранджес почти сразу же приступил ко второй истории, которую, по его словам, он услышал от известного цыганского барышника Коли Черепка.

– Жила-была на свете цыганка, шестнадцать лет. Не дай боже, какая красавица – вырви глаз. Она Черепку приходилась внучкой родной сестры. Однажды были в шатре ее праздник и танцы. Вдруг зашел на огонек к ним гаже – мужичок всклокоченный. Цыгане спрашивают: «С чем пожаловал?» – «А вот, – отвечает гаже, – смотрите». И кинул красавице под ноги клубок. А клубок этот как бы живой. Стал он красавице пяточки щекотать, гоняется за ее ножками по всему дому – щекочет, щекочет. Она смеется: «Ах, не могу! Ох, не могу!» Заливалась час, заливалась два, да так на зорьке от смеха и сдохла.

Впечатлительный Буртя не донес до рта плюшку с маком, а Муравьед положил коротышке на плечи руку:

– Слушай, сказочник, дай я тебя поцелую!

Коротышка смутился. От цыгана это не ускользнуло, и Муравьед решил разобраться:

– Ты мне друг или нет?

– А что у тебя есть? – мгновенно отреагировал Какаранджес.

– Не понял.

– Ну вот Ишван – у него две повозки, своя наковальня. Он – друг. Или Граф – у него авторитет, серебряный пояс… Граф тоже друг.

– А Рябчик? – осторожно спросил Муравьед.

– У него все дети съедают. Вот пусть дети с ним и дружат. А мы с ним так – шапочно знакомы.

– Ну а Гриня? Он в тюрьме сидел – теперь так живет, одних штанов не меняет.

– Это не показатель. Неизвестно сколько он украл. Может быть и друг, – рассудил Какаранджес.

– А вот я – сам гол как сокол, а между прочим видел, как ты сегодня опоганенную монетку в шатре подобрал.

Тут коротышке пришлось выкручиваться.

– Какую монетку? – обмелевшим голосом спросил Какаранджес.

– Ту, которую ты сперва себе в глазик вставил, а потом на нее Корытиха наступила.

– Тсс, – Какаранджес сверкнул глазами и угодливо плеснул Муравьеду еще вина. – Вовсе не обязательно, чтоб об этом узнали все. Надеюсь, ты умеешь хранить секреты? По-дружески, да?

– Ну ты жук! – Муравьед покачал головой, собираясь сказать еще нечто морализаторское, но его перебил Буртя:

– Я сегодня тоже жука поймал. Только он… вырвался!

– А что жених наш молчит? – вспомнил Рябчик про Драго.

– Я молчу потому, что мне приятно вас слушать, – отделался тот дежурным комплиментом, но Рябчик обратился ко всей кумпании:

– Чавалэ! Племянник мой – рассказчик от Бога! Клянусь здоровьем своей кобылы. Расскажи им про Тиму!

– Давай, брат. Мы слушаем! – поддержал его табор, и Драго стало неудобно отказывать, даже невозможно – его бы не поняли.

– Кум мой – Тимур – был красивый, как алмаз, и сильный, как сто гажей. Ударом кулака он мог пробить стол и такой имел характер, что если почнет что-то делать, то почернеет весь от пота, а свое не упустит. Угораздило его как-то повстречаться с нечистой силой. Это было в тот год, когда он сменял двух гнедков на одного вороного, и то ли коник был спорченный, то ли что…

Историю Драго оборвал на полуслове истошный женский визг. Он донесся с реки. Кто с поленом, кто с тяпкой, кто с колуном – цыгане бросились вниз по склону. На берегу надрывалась молодая цыганка. Она пошла мыть посуду, а теперь голосила как сумасшедшая, выронив и тряпку, и утварь. Перед ней на сухом песке распластался Муша Христофоров. Со стороны можно было подумать, что он загорает. Но не в два часа ночи! Не в этой позе! Так загорать ляжет только мертвый.

Глава тринадцатая

Мэрибнастыр чарори никон на латя[34].

Никто не мог сказать, что в самом деле произошло. Старик Христофоров лежал без движения, скрючившись, словно в утробе зародыш, но самое главное – он дышал. Рубашка на Муше была мокрой от крови, однако Антрацит, с крайней дотошностью осмотревший тело, не обнаружил ни одной раны. Это цыган напугало больше, чем если бы у Муши оказался разорван живот и все кишки вылезли наружу, – тогда можно было бы предположить, что его зацепил когтями медведь, и загадка бы сама собой разрешилась, а тут ни одно реальное объяснение не подходило, и вопрос скакал за вопросом: «Откуда столько крови?», «Чья эта кровь?»

Другая странность заключалась в том, что при Муше сохранились все его деньги. Перстень с рубином также не тронули. Значит, нападавший не имел намеренья ограбить старика. Зачем же тогда он сунулся? Или он попросту не успел ограбить?

Вооружившись до зубов, мужики Кирилешти прочесали кустистую пойму и лес, но вхолостую – чужаков не нашли. Граф между тем расспросил цыганку, которая первой наткнулась на Мушу. Она долго не могла говорить, а когда успокоилась, рассказала:

– Я об ногу его запнулась, а он вдруг захрипит: «Плащ! Плащ!»

– Какой плащ?

– Почем мне знать?! Клянусь, ей-богу!

– Ты уверена? Ничего не путаешь?

– Чтоб я ребрами поплатилась! Так все и было, не дай нам Боже. «Плащ! Плащ!»

– А потом?

– Потом все прибежали, а его уже скрючило.

– Н-да, – покачали старики головами. – Ох, дело…

Все гадали, что же случилось. До утра в таборе Кирилешти никто из мужчин не сомкнул и глаз.

– Иди поспи, – уговаривал Драго Буртю.

– Не могу. Почему мне нельзя посмотреть на деда? Он заболел? На него напали? Ударили? Что с ним?

– Непонятно.

– Может, с сердцем чего-то? – предположил Ишван, но пульс у Муши прощупывался четкий. Оставалось списать все на возраст. Но тогда почему кровищи как с теленка, а на теле – ни царапинки? «Ладно, хоть жив, – решили цыгане. – Утром очухается. Сам все расскажет».

Но они просчитались. Муша в себя так и не пришел. Даже когда ему прижгли пятку раскаленными на огне кузнечными щипцами. Нога при ожоге конвульсивно согнулась, запахло паленой кожей – и все.

Слова «кома» никто из цыган не знал, но им было известно, что человек способен впадать в состояние, при котором душа его балансирует между жизнью и смертью, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. По-видимому, на этом роковом рубеже Муша и завис. Из-за чего? Старики перебрали все возможные причины, но так и не нашли ни одной правдоподобной. В итоге общую мысль лучше всех сформулировал Дятел: «Здесь какая-то страшная тайна».

В ближайшей деревне жил врач – гаже. Цыгане связываться с