Игра взаперти - Виктор Брусницин

Обзаведясь хворью – помните пароход? – Виталий на Машуту обиделся. Затеял допросы и выяснил, что левачит особа с предыдущей любовью (она же, якобы, натуральная). Очкарик, сволочь, рыбья кровь! (Как этот ханурик умудрился раздобыть трипак, осталось глубокой загадкой.) Ну да, головаст, да, творюга – но когда это бабы на ум зарились! Короче, на открытие Виталий немало похворал и, видать, головой замутился. Послушайте, какие слова произносил: «Что ж, Маша, против чувства идти не намерен. Живи, подруга, счастливо». Ладно бы, а то и денег подсуропил, и уже на последнем нерве пристроил гражданина в то самое эспэ. Гражданин же по башковитости возьми да изобрети несколько замечательных комбинаций. В итоге засочились деньги, в результате Лева и Маша с Олегом (вражина, по-нашему) очутились на постоянном жительстве в Венгрии. Виталий сперва до СП был ленив (ну, капало и пусть влажно будет), затем, когда учреждение пошло разматываться, стал внимательней, занимался именно ферросплавом (как раз на Украине его и добывали). В Венгрии при сем получался наездами. А после и совсем туда съехал.

Теперь давайте обратно вспомним банкира, которому бока мяли. Получилось следующее: когда банкир от телесной дружбы рассказал, какую аферу мечтает получить, Виталий сглупил. Он подключил к истории двух деятелей, – просто для исполнения операции требовались деньги, которых в налике у Виталия не было. И потом, хотелось поделиться риском. Будучи в доле, он, когда понадобились вложения в СП, воленс-ноленс подключил их и сюда. Ребятки же натурой были априори объемней Виталия, что и обошлось минусом. Во-первых, там пошла склока между очень крутыми, к чему Виталий отношения не имел, но поскольку его имя прикасалось к деньгам, на которые претендовали склочники, то позвоночник испытал неприятное щекотание. И как не испытать, когда одного из деятелей беспринципно вальнули, причем здесь же в Венгрии. Вслед за ним канул – уже в Греции – банкир. Второй крупняк угодил в любезность к ФСБ, и сам Интерпол имел к нему склонность. СП начали дербанить. Сильную долю оттяпал нехороший Олег. Поживите при такой раздаче.

Жизненная стезя, будем сказать, получила тенденцию «к сливу». А бал продолжался: для полной ассамблеи Виталю огорчил Коля Ташкентский. Отъезжая в Европы, наш герой доверительно возложил на него хохляцкие функции, чем тот попользовался без малейшего пардону. Кидок опечалил Виталия внятно, – притом что, как правило, на происки жребия роптал он хоть и зычно, но не сердечно, блюдя во внимании разновидность собственной деятельности. Словом, после двух венгерских лет воротился в пенаты, претендуя закончить путь здесь – «где родился, там и сгодился».

Напомним о Фартее, примем во внимание иные бяки, в которые просто не станем углубляться, и мы увидим тень грусти на лице нашего персонажа.

Ну и в довершение. Один доморощенный праведник – это совершенно наши дни – не согласился с тем, что Виталий путем поступка изъял у него некую прискорбно хилую сумму. Принялся грозить инстанциями. Дабы начистить тому мурло, Виталий делегировал Волка, но тот угодил в запой и вызвался Франц. По мягкости натуры (у него не выходило соблюдать серьезную мину лица) волонтер рожей не ограничился и основательно повредил здоровье ослушника. Родные возмутились, пошли искать справедливость, все поехало не по норме: склока, нервы (менты сами жаловались: докучают-де, откупись). Виталий пробовал, но папаша очутился принципиальным дураком. Убивать его было никуда и произошла пошлая и нервозная тягомотина. Как ни странно, потянуло на мысли. Наскочив раз на классическое «крепчает нравственность, когда дряхлеет плоть», Виталий пустился порой виновато улыбаться.

ВИТАЛИЙ-КАТЯ

Говорил Виталий Кате:

– Ты вот что, поразговаривай-ка со мной о любви. Имею приязнь к выслушиванию.

– Что я к тебе испытываю?

– Уволь… Предыдущими прецедентами интересуюсь. Как, сколько и почем.

– Кошка у меня была. Сдохла. Жалею.

– Брось. Ваш брат до этого дела страстен. Впрочем, не верю я в женские чувства… Ну верно, верно, случилась притча – обманут произошел. Да ведь и того с кем надула, стервоза, в оконцовке бросила.

– Осталось?

– Нет, ушло. Я и благодарен, впрок получилось. Боле в нутро бабу не пущу. – Посмотрел строго. – Как хочешь это воспринимай.

– Бог с тобой, я не претендую. Калека есть калека.

– Не стыдно тебе?

– Очень не стыдно.

Виталий смирился:

– Мне нравится. А хочешь, с женой познакомлю? Она хорошая.

– Зачем тебе?

– Так, для смеху.

– Для смеху хочу. Я подружусь, я умею.

– А рожать не пробовала?

– Не умею.

– Чего так?

– Не умею.

– Давай я тебе рожу. Для смеху.

Катя хлопнула себя по шее:

– Подлые создания, все нервы истрепали.

– Оно в дело: нервы жизнь коротят, а жизнь скушная…

– Мне кажется, я не люблю детей. Они жестокие. Впрочем, я тоже.

– Наговариваешь.

– Наверное: слова легко говорить.

– Так кроме них и нет ничего.

– Ну, деньги.

– Э-э – пустяк. Я раз с собой неделю два лимона американских таскал. Ни сердцу, ни голове – грусть одна.

– А красивые деньги? Я доллары не видела.

– Понятно, что красивей рубля. – Помолчал. – Съездить разве в Америку. Не довелось. Возьмем и махнем с тобой.

Катя прислонилась:

– Страшно хочу. С тобой.

– Поживем – увидим… – безжалостно пошутил Виталий. Вздохнул: – И почему бабы такие симпатичные?

– Потому что жить интересно.

– Пожалуй…

Помолчали. Виталий поинтересовался:

– Слышь, Катька – а, скажем, песни любишь? Давай споем.

– Про любовь?

– Во-во, только песни петь. – Виталий замурлыкал: – У попа была собака, он ее любил…

– А знаешь, которая моя любимая? «Раскинулось море широко». В детстве часто маму с папой слушала. Без памяти нравилось – «к ногам привязали ему колосник». Мне чудились колосья пшеницы. Мертвый кочегар с золотыми колосьями в бушующем море. Тревожно и романтично. Тоже хотелось…

Виталий ласково посягнул:

– Придумываешь.

– Моря так и не нюхала, не успела.

– На уважение нарываешься…

Хрупнула под ногой веточка.

– Тебе что больше нравится, грустить либо смеяться?

– Обедать… Я, веришь ли, водку расхотел. Раньше пивал беспощадно, а теперь скучно.

– А я люблю. Сопьюсь при стечении обстоятельств, помоги господи.

Виталий скосил взгляд. На Кате висела ветровка, воротник изловчился, криво топорщился, лез к уху. Виталий поправил. Легонько, мизинцем смел с плеча рогатку хвои. Подумал и обнял плечи Кати.

– А в невестах я состояла…

И пошла Катя рассказывать.

КАТЯ

До девятнадцати лет Катя была зрячей. Глаза потеряла в землетрясение, в Спитаке.

Родилась Катя в Ленинграде, жила хорошо, светло. Родители благонамеренные, только для нее и существовали – единственная доченька. Школа окончена благополучно, дышали пространства. Страна волновалась, Катя нет. Разговорами, конечно, возила, но без существа – для артикуляции. Всё при ней, взглядами осаждена, уж и слов кипучих удостоена не от одного индивидуума. Где-то недалече ждала серьезная любовь, что там любовь – будущее.

Институт не ахти какой, но для времяпоглощения и респекта в самый раз. Там же и мальчишечка отыскался. Из себя весь, млели девицы. А он к Кате претензии – дело за грядущим.

Звали мальчишку Сашей и учился он на последнем курсе. Захотелось парню жениться, Катя не возражает. Вообще оппонентов не нашлось – парень с армянской кровью, очень подходящий. Остаются в Питере, научная карьера – башковит Саша… Свадьбу к весне намеряли, только в вотчину, город Спитак извольте пожаловать на ознакомление. Ежели молодые законами гнушаются, не хотят на родине гульбу по старым обычаям отобразить, так хоть сватов по кровной земле поводить не обессудьте, соседям, родне предъявить. Весной-то гурт пожалует в Северную престольную, а пока разминку безотлагательно. Приурочили к юбилею Сашиного родителя.

Вчетвером, молодые да родимые, и пожаловали на просьбы отчаянные. Там оно и блеснуло будущее – громадой радушия и проникновенности, ароматом вечеров и ночей, напряженной пристойностью и красотой окружающего, сознанием великой целесообразности расположения в этом благоухающем мире. Последний раз прикоснулась здесь Катя взглядом к родителям и Саше, вышли из ее и своей жизни – могил так и не посетила.

Землетрясение началось в полдень. Катя вместе с сестрой Саши шла на рынок. Накануне выпал снег (начало декабря), но сразу растаял, ветерок сновал сырой и добрый. Существовал гул и вместе напряженная тишина, имело место странное шевеление вещей и окоченение деревьев. Не присутствовал страх, откуда ему взяться. И вот взмыл воздух, будто подолы прозрачных платьев трепыхнулись вверх.