Игра взаперти - Виктор Брусницин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы мне оставьте стихию в покое! Может, еще домой утащите, а скажете, бедствие.
Комендант сладострастно принимается за Огаркова:
– Докладывай, как ломал.
– Я захотел на двор, – глядя в упор, оскорбляется страдалец, – и забрался с ногами на унитаз. Вы установили бракованную вещь, она не выдержала и сломалась. Я упал и получил травму. Теперь некоторое время не смогу работать, и государство понесет убытки.
– Ты мне здесь спектакль не устраивай! – чеканит страж. – Мы, видите ли, установили бракованную вещь! Это ты нарушил правила, если лазаешь по унитазам с ногами. Вон дощечка, сиди сколько влезет и никогда ничего не сломается.
Челюсть антагониста сводит, он некоторое время безмолвен, затем интересуется:
– Сколько стоит сооружение?
– Оплата через ЖЭК, я думаю… – комендант назначает цифру.
Оппонент, вкрадчиво:
– Как вы думаете, сколько стоит моя жопа?
Блюститель вскидывает глаза:
– Причем тут она?
Огарков подходит, встает над предметом и немного приседает, останавливаясь как раз над осколками.
– А вот причем. Вы должны радоваться, что мне удалось извернуться. Я бы с вас такой моральный ущерб содрал, мало не показалось.
– Какой еще моральный ущерб! – кипятится комендант. – Нашел, где мораль держать.
– Да прямая мораль, уважаемый, – голос Олега звенит. – Допустите – я ничуть не научный сотрудник, а натуральный следователь по особо важным делам. Предстоит допрос матерого преступника, протокол надобно составить, а я сесть не могу. Что человек подумает? (Публика в восторженном напряжении.) И вообще, вы знаете, чем должность высиживают? А-а, не знаете! Читайте, уважаемый, кодекс строителя коммунизма… Да вы хотя бы в курсе, что в Гонолулу тохас святым местом почитают? Трогать посторонними предметами это место нельзя под страхом казни! – Голос Олега берет верхние регистры, помещение дает звонкий резонанс. – О каких дощечках вы говорите! У меня, если хотите, бабушка из Гонолулу!
Публика упивается. Защита взвинчивается:
– Ты мне тут Ваньку не валяй! А ну предъяви паспорт…
ОГАРКОВ
(письмо из Венгрии, 1996 год)
Маша меня бросила – вот так, Евгений Алексеич. Точнее, швырнула, как выражаются мои нынешние сосуществователи… Что за прелесть эта Маша! Какие минуты довелось мне пережить. Какие содрогания нервов, плоти и серого вещества произошли и продолжаются. В результате умащен размышлением о психофизиологическом строении каверзятины величаемой женщиной. Стало быть.
Когда женщину объявляют шлюхой, это извращение христовых заповедей. Возлюби ближнего своего. (Кажется, у Шопенгауэра: проститутки – это жертва человечества на алтарь моногамии.) Еще: говорят, женщина сильна слабостью, – верю, поскольку таковой у них не наблюдал.
Мир движет идея – воплощена в мужчине. Идея питается плотью – женщина. Особи где-то противоположны – резон, ибо конфронтация будирует потенциал. Разнородные потенциалы требуют унификации – стоимость в единицах. Женщина, проставляя себе цену, активизирует мужчину.
Послушай-ка. А ведь инстинкт продажи есть творчество. Сделка подразумевает некое достижение, так как имеет в виду неспособность потребителя.
Мне, кстати, мысль пришла, что алкание русичем мужской дружбы есть выходки архетипа, ибо для витающего в небе существа любезно не только бескорыстие, но и свобода (друг тот, с кем можно молчать – помнишь?). Женщина же сугубо корыстна и насилующа.
Предвижу. А где же любовь, спросишь ты – чегой-то не усек словца…
Да… вот… любовь, – с этой сволочью мне разобраться, похоже, не по силам. А я тебе так скажу: что-то меня в сомнение сверзило – могут ли фрау любить по-настоящему? Смотри, серьезные определения любви (надеюсь, ты не забыл, дабы не сползать в кюветы, мы утвердились оперировать понятиями из словарей) непременно включают самопожертвование.
Иес, любовь построена на самопожертвовании. Женщина же на оное ради мужчины в большинстве случаев не способна. Укладом жертвуют редко, практически из семьи не уходят, – детей, во всяком случае, бросаем мы. Движение их идет к укладу более выгодному… В общем, цитирую Джеймса Вудса (кинозвезда ты, американская): женщина – это румяное яблоко, в котором живет червяк, вот-вот готовый объявиться. Не берусь оспаривать звезду американскую (между прочим, c почти предельным IQ).
–
Отчего бабы не хвастают связью с мужиками? Воображение для них не есть замена жизни, связь не воспринимается как победа?.. Ха, вспомнил. Приятельствовал с одной легкомысленной особой (как говориться, не было услуги, которую она не могла оказать), она уверяла: «Чего жалеть, у нас за сто лет на миллиметр снашивается (сношивается?)»
Я много ловил себя с такой мыслью: нельзя делать все, что Маша хочет, ибо несгибаемо полагал, что случится обоюдное разрушение чувства. (Порой, между тем, всем сердцем хотелось крикнуть: все исполню, чего желаешь, и истинно хотел этого.) Борьба, достижение, а то и соперничество, представлялось мне – залог нашего партнерства. Одновременно негодовал: что это за близость, когда урезаешь себя часто в самом сокровенном, – разве это не разрушение? Чувство договора, расчет того, как выбрать вариант менее разрушительный, всегда глодали меня.
***
Первая смычка с Машей состоялась лет пять назад – о Венгрии не помышляли. Всякое случалось. Уход из семьи дался тяжело, но Огарков был уже бессилен. Самое сложное состояло в отношениях с сыном. Он пришел к Кешке месяца через полтора после разрыва. Мальчик посмотрел на отца испуганно – борода у того висела, с Машей стиляжничать ударил – насупился. Разговаривал вяло, заморожено. Олег стал забирать его два раза в неделю из садика и доводить до дома. Кеша так и не оживал. Папаша носил сладости, сын деловито употреблял, но волеизъявления к беседам не проявлял. Через две недели Лидия (первая жена) попросила: не надо часто с Кешей видеться. Олег мгновенно разъярился: что за козни! Лидия махнула рукой, исчезла. Спустя какое-то время пришла мать ее. Просила:
– Олег, мальчик нервничает после ваших встреч. Я понимаю, тебе необходимо его видеть, но попробуй делать это пока реже. Со временем психика настроится, он привыкнет.
Олег не поверил, расписания не менял.
Однажды, обычно он доводил Кешку до двери и уходил, зашел с пареньком в квартиру – купил громоздкую игру, нужно было занести. По обыкновению нагнулся, чмокнул малыша в щеку, что-то сказал, пошел к выходу. Вдруг сзади раздался крик:
– Папа, не уходи, останься!
Олег ошалело развернулся, малыш вжался лицом в стену, глухо, обморочно причитал:
– Папа, останься.
Выскочила Лидия, обняла сына. Олегу без вражды бросила:
– Ты иди, он быстрей успокоится.
Олег резко вышел, быстро, испуганно зашагал к трамваю. В горле клокотал огромный ледяной ком.
Когда проехал пару остановок, вдруг в вагоне исчез воздух. На остановке выскочил, в беспамятстве добежал до какого-то скверика, обрушился на скамейку. Сердце корежилось где-то в желудке. Это был припадок. Мелькнул и быстро растворился в буйстве невроза страх за жизнь.
Очнулся внезапно. Тело косо лежало на спинке. Последняя конвульсия дергала оторванную, лежащую на бедре руку. Безмерная усталость вжимала в скамью.
– Вот это да, – непослушными губами прошептал Олег.
Стал ездить к сыну реже, говорил скупо, сбрил бороду. Один раз, расставшись, бредя уныло по пасмурной улице, всплакнул.
***
Ну вот, осмотрел только что намаранное, и улыбка сарказма мнет лицо. Какие, к лешему, потенциалы! С ужасом вспоминаю, как упражнялась надо мной Маша, и осознание ничтожности корежит сердце. Я во многое тебя не посвящал (вот тебе дружба, вот свобода). Был подавлен, и простой стыд, наконец.
Нет смысла и возможности воспроизвести эпопею, но сказать стоит, что история наша есть живая иллюстрация садомазохизма. Ты в курсе, сколь много было: мучительный разрыв с Лидией, странное замужество Маши в расцвете нашего романа на неком монстре, Разуваеве (и фамилия – получите), уголовном типе, который с ней, своевольной и аристократичной, вытворял что угодно (примерчик: он без предисловий приносил домой, уж прости, гонорею). Имело место возвращение ко мне, подлинная и кипящая страсть. Существовало множество совместных, но неизменно инициируемых Машей подвигов. Наконец, окончательное охлаждение и коварный, чрезвычайно жестокий уход. И присутствовала громадная усталость.
***
В начале декабря – после бракосочетания Маши и Виталия (Олег все ходил, примеривал в туалете, куда привязать веревку) прошел месяц – квартиру Огарковых (наш герой жил у родителей) обокрали. Унесли одежду, телевизор, пенсию, кое-какие побрякушки. Сохранившиеся у Олега деньги пустили на новый ящик: страдал без него отец, да и сам парень с ним сдружился. Огарков тогда не работал, ушел из науки. Надо отметить, дурным поступком это он как раз не считал.
