Игра взаперти - Виктор Брусницин

Землетрясение началось в полдень. Катя вместе с сестрой Саши шла на рынок. Накануне выпал снег (начало декабря), но сразу растаял, ветерок сновал сырой и добрый. Существовал гул и вместе напряженная тишина, имело место странное шевеление вещей и окоченение деревьев. Не присутствовал страх, откуда ему взяться. И вот взмыл воздух, будто подолы прозрачных платьев трепыхнулись вверх.

Катя с Гаянэ шли по тротуару подле пятиэтажного панельного дома, тротуар закачался. Гаянэ взвизгнула и больно впилась ногтями в руку подруги. Катя увидела, как недалеко впереди лопнул дом. Из его пор полезли дым и пыль, дом стал складываться. Теперь пошло крошиться строение, которое располагалось рядом. Оно вальяжно, как бы нехотя, начало заваливаться на спину, и панели, словно сухое печенье, посыпались. И тут земной шар наклонился. Катя увидела, что корявое, грузное небо отодвигается, в уши вторгся ровный рев, и запечатлелось, руки царапают асфальт. Отчетливо помнит, возникла мысль о сумочке… Так начиналось.

Катя не верила в существование землетрясений и не понимала, что происходит. После короткого обморока увидела перед глазами мечущуюся черноту – в рот, нос, поры била пыль, тело аккуратно сковалось плотным, невыносимым материалом. Совершенно не чувствовалась боль. Постановила, что тут недоразумение – обязательно должно быть больно. Именно отсюда попробовала шевельнуться и сразу уразумела, насколько это безнадежно – попросту отсутствовали мышцы. Только пальцы обеих рук, которые обнаружила подле лица, вяло, безграмотно и бесчувственно шелохнулись. Это ничтожное движение взорвало, девушка догадалась, что к ней пришла смерть.

Катю придавило обломками панелей. Придавило, скажем так, удачно. Сверху легла большая плита, которая вдавила тело в раскрошившуюся мелочь, но голова оказалась свободна. Сверху на плиту нападала еще масса обломков, но голову они не повредили (здесь и состояла удача: сознание Катя почти не теряла, на голос ее и нашли). Тело оказалось зажатым очень прочно, девушка приобрела позу ребенка во чреве. На пах, живот снизу давило что-то неровное, чрезвычайно болезненное. Особенно жестоко раздирало грудь, настолько, что Катя временами ловила ртом мелкие камешки и грызла их в яростном исступлении.

Все стало мучительным. Попробуйте представить человека, который погружен в кошмар действующей боли и непонимания, что происходит, в ужас ожидания не только новой боли, но и смерти. Катя ждала смерти. Со страхом и надеждой.

Имели место еще толчки. Слабые, вежливые. Они шевелили отупевшее от боли тело, тонизировали кошмар. Слышала стоны – хилые, отчаянные, отупляющие. Открывала глаза и подолгу смотрела в черное пятно плиты. Иногда кричала сама. Странно, кажется, не нашлось слез.

Часа через три ее обнаружили. Девушка услышала речь и принялась кричать.

– Где вы? – спросил с армянским акцентом вроде бы юноша.

– Не знаю, – тяжело вылепила губами Катя и, должно быть, впервые заплакала.

Через некоторое время разобрали завал над головой, свалился свет. Голоса озабоченно обсуждали что-то по-армянски. Отрешенно молчала. Было ясно, что извлечь ее не могут. Ребята ушли (потом Катя видела их – славные, испуганные мальчишки), упала тяжелая, пропекающая тишина.

Давно ушел страх, боль истязала неимоверно. Казалось, она пытается разломать, развалить тело на куски, это получается, и гражданка торжествует, на мгновение забыв о подопытном. Однако тело коварно сращивается и обиженная боль, воспрянув, возобновляет действо. Было непереносимо и обидно.

Однажды произошел отдаленный вопль. Катя обстоятельно выслушала его и вернулась к телу… Появились уже другие люди. Тоже говорили по-армянски, тоже исчезли. Потом пришли какие-то обнадеживающие шумы, рокоты, окружающее оживилось. Зазвучали первые юношеские голоса и с ними другие, твердые, уверенные. Один баритон, хриплый, клекотал терпеть. Голову Кати тронула рука.

– Подойдет техника. Пока ничего невозможно сделать.

Катя тихо – сама удивилась, как слабо прозвучал голос – сообщила:

– Мне так больно. Если бы вы знали…

Мужчина выдохнул, отчаянно, низко:

– Что же сделать, милая.

Снова быстро заговорили по-армянски и дальше взрослые голоса исчезли. Но юношеские остались. Катя с ними переговаривалась, сбивала боль.

– Что это было?

– Землетрясение.

До нее уже дошло.

– Солидное?

– Страшное. Что наворотило, передать нельзя. Людей погибло – небо.

Молчала, тяжело дышала.

– Достанут меня? – Звук пробовала.

– Конечно достанут.

Опять молчала.

– Может, по голове мне чем-нибудь ударить. Не могу я терпеть.

Вздохи тяжкие в ответ. Вскоре вновь возникли твердые мужские звуки, уже знакомый баритон произнес:

– Сейчас укол поставят, милая. Обезболивающий.

Что-то начали делать с кистью, которую Катя не видела (плита понемногу вжимала в рыхлое, и девушка давно не могла вращать головой – лежала щекой на обломках, правая кисть, почти не имея свободы движения, безвольно торчала перед лицом). Укола не почувствовала совсем, будто влажной тряпочкой провели. Через полчаса поставили еще укол и почти следом начали освобождать.

Технику, чтоб поднять плиту, так и не нашли, решили подрыть пространство под ней. Занимались этим часа полтора. Освободили плечи и руки, оказалось, что действуют. Катя сама начала помогать отгребать от себя мелочь и скоро выяснилось, что ноги накрепко зажаты порядочным куском бетонной панели. Спроворили кувалду, начали долбить панель. Пытались что-то ковырять арматуриной, ничего не получалось. Чуть позже принесли лом. Все это происходило в крайне стесненном пространстве, дело двигалось чрезвычайно неэффективно. Спасатели – двое взрослых мужчин, безусловно, гражданские люди, случайно уцелевшие, быстро выдыхались, часто сменялись. Им старались помогать двое ребят, что нашли Катю, но без особого проку.

Обезболивающее отлично действовало. Катя находилась в нелепой позе, все тело было освобождено и лежало страшно неудобно. Однако организма уже не чувствовала. Плащ и платье задрались, когда выбирали камни от тела, скомкались возле груди. Поправить даже в голову не приходило.

Ей овладело безразличие, даже отрада – сознание отдыхало от боли. Лицо уютно вжималось в острые грубые камни, взгляд угрюмо упирался в безобразную ладонь с пальцами черными от крови и изломанными ногтями. Рядом дышала, ерзала клетчатая, пропитанная пылью и грязью рубашка – работал человек. Вялый взгляд замечал увядающее, тронутое сумерками небо. Все отвечало безнадежностью.

Основная маета выдалась на левую ногу, что оказалась стиснутой намертво. Со стороны Кати поступило предложение отрубить конечность, на полном серьезе, ибо видела, как мужчины в отчаянии обмякали, переговаривались отупело, отрешенно. Не ответили, не нашли сил. Снова один из них подполз, принялся долбить. Прошел еще час. Наконец, панель разломилась, каменные тиски подались. Это обнаружил злой, жадный возглас работающего. Сразу возле Катиного лица образовались всматривающиеся, строгие лица. Реплики:

– Вон тот обломок… вот-вот… Ты его не коли, попробуй через рычаг.

– Ну, мужики, поехали.

Уже пропущена была через спину и под мышками Кати свернутая в жгут простынь – ее недавно пробовали выдернуть. Снова потащили аккуратно, властно. Катя пошла.

– Все, она наша! – резко крякнул сиплый голос и ее подхватили несколько рук.

На этой же простыне вынесли. Сначала шли сумбурно, по обломкам. Несколько раз ударили о торчащие глыбы. Ругались. Затем понесли по ровной улице.

Катя озиралась по сторонам – отыскалось любопытство. Однако она лежала глубоко в простыне, обзор получался худой. Изредка над краями простыни плелись купы деревьев, на пропитанное дымами и пылью небо, отдаляющееся от Кати, влекущее за собой, ползло громадное марево заката. Возникала незнакомая голова, вглядывалась в Катю, исчезала. Доносилось много голосов, плача. Вопли. Девица спокойно смотрела в мутную холодную бесконечность.

Несли, кажется, долго, она периодически начинала впадать в забытье, но короткое, очнувшись, сразу вспоминала происшествие, – тотчас набухал страх. Слава богу, лекарство еще работало, и Катя зачем-то сильно вцеплялась в натянутое полотно. Наконец добрались. Здесь был сооружен импровизированный лазарет. Вокруг стояло много кроватей (Катя внимательно огляделась), но по большей части пустых. В цепких сумерках причудливыми грудами чернели руины упавшего города. По земле стелился терпкий запах дыма и отчего-то строительства. Шла сильная настойчивая жизнь. Сновало множество людей, в воздухе стоял напряженный, вздрагивающий гул, рокотали моторы, плескались голоса, возгласы, тревожно, давяще хрипели стоны, веско и досадливо резал общий шум крик. В наползающей темноте руины начали светиться, десятки лучей, мелких огоньков ползли по корявым, безжизненным грудам, вдалеке мерцали блики бесхозных пожаров. Зажигались специальные костры. Освещался лазарет фарами легковой машины, все глубже и резче становились тени.