Империи песка - Дэвид У. Болл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Братья долго и тягостно смотрели друг другу в глаза.
Затем Поль повернулся и молча скрылся в предрассветной мгле.
Солнце стояло высоко и нещадно жгло ему голову. Укрыться от светила было негде. Он лежал на жаре и ждал, когда в голове прояснится. Но ясность не наступала. В голове стоял туман, словно накануне он изрядно выпил. Он сел, взглянул на колени. Заметил следы крови. Должно быть, опять падал.
Есть совсем не хотелось, но его мучила жажда, и он без конца пил из бурдюка, не думая, что может выпить всю воду. Ему было не остановиться. Он в десятый раз поднялся на ноги… а может, в двадцатый. Он уже не помнил. Каждое движение было затяжным, неуклюжим и усталым. Ослепляющий солнечный свет лишь усиливал головную боль. Он стал медленно осматривать горизонт. Во все стороны тянулась безбрежная пустыня. Ничего более унылого он еще не видел. На небе ни облачка. Скалы совершенно голые, а в воздухе – ни ветерка. Здесь отсутствовали деревья, трава и вообще какая-либо жизнь. На фоне этих безбрежных пустых пространств он был беззащитен, как листик под напором урагана. Вернулся страх, тот, что одолевал его на горе, однако сейчас страх притуплялся лихорадкой.
Он пытался вспомнить, где находится и куда идет. Пытался вспомнить, в каком направлении решил идти вчера. Вчера ли? Идти на восток, к караванной тропе? Или на запад? Думать было очень тяжело… На север? Он ведь пришел с севера, это он знал. Сначала все вокруг выглядело знакомым, а потом вдруг перестало. Он устал, ужасно устал. Сейчас ему просто хотелось спать.
Он увидел в небе точку и ладонью заслонил глаза от солнца. Точка оказалась птицей. Наверное, соколом, высоко и свободно летевшим на север. Что за птица, он так и не определил, зато вспомнил: север. Ему нужно идти на север.
Он тяжело нагнулся, чтобы взять мешки с едой и водой. Нести что-либо на правом плече он не мог и потому повесил их на левое. Каждый шаг отзывался болью, сотрясая укушенную руку. У него распухли подмышки, шея и пах. Ему было больно глотать, больно идти; кожаные ремни мешков больно врезались в плечо. Он приказывал себе идти вперед, уже не шагая, а переставляя ноги. Вчерашняя скорость сегодня становилась недостижимой. Об играх с камешками он давно забыл. Он брел по занесенным песком вади, ударяясь лодыжками о камни. Спотыкаясь, он издавал болезненный возглас. Каждый раз ему было все тяжелее вставать.
День был безветренным и знойным. Солнце поднималось к зениту. Иногда солнечное тепло вызывало приятное ощущение, помогая одолеть озноб, вызванный лихорадкой. В эти моменты оно согревало ему спину и шею. Но потом озноб исчезал, становилось нестерпимо жарко, и его ноги поджаривались на черной каменной поверхности. Стоило куртке прилипнуть к вспотевшему телу, пустынный воздух тут же высушивал ткань. Он часто останавливался, чтобы передохнуть, и жадно глотал воду, сознавая, что она скоро закончится.
Во второй половине дня горы Ахаггарского плато остались позади. Он вступил на холмистую часть Амадрора. Все эти длинные дневные часы лихорадка изводила его, притупляя чувства. Поначалу ему еще удавалось сосредоточить взгляд на окрестных камнях, на своих ногах, на гравии и редких пятачках травы. Но затем он не смог и этого. Он вообще перестал думать, и обширная сверкающая равнина, по которой он брел, была такой же мертвой, как и его разум. Он продолжал идти на север, волоча ногу за ногу и делая это снова и снова. Он поднимался по длинным пологим склонам холмов, и затуманенные лихорадкой глаза не видели ничего, кроме соседнего холма, а когда достигал вершины – следующего.
В одном месте он вроде бы наткнулся на следы, однако воспаленные глаза видели плохо, и он не мог ничего разобрать. Тогда он опустился на колени и чуть ли не носом уткнулся в следы, дотронувшись до ближайшего левой рукой. Оказалось, это всего-навсего черный блестящий камень, поверхность которого жгла пальцы. Он схватил камень и отшвырнул в сторону, почти не ощутив боли. Морщась от досады, он встал и побрел дальше.
Его представление о времени размылось и исчезло. Он не знал, когда следует делать привал и утолять жажду, а потому останавливался всякий раз, когда жажда заявляла о себе. Он садился, долго возился с пробкой и чувствовал, как нагретая солнцем вода вливается в пылающее тело, где она почти сразу испарялась. На одном привале он потерял бурдюк с водой. Он передохнул, а встав, забыл взять бурдюк. Хватился только на следующем привале, когда тщетно пытался вытащить пробку из мешка с едой. Но в том мешке не было пробки. Рука ощутила финики и ни капли воды. Он не представлял, как пойдет дальше без воды. Он обшарил карманы, заглянул под ноги, кругами обошел склоны холма, начав с вершины. Он попытался подозвать бурдюк свистом, словно тот мог прибежать на его зов, виляя хвостом, однако из пересохшего рта не раздалось никакого свиста. Он пожал плечами. Раз так, значит так. Надо идти дальше, на север, все время на север. Возможно, бурдюк его догонит.
Он продолжил путь, но тут же остановился. Хождение кругами сбило ему ориентацию. Он не помнил, как должна двигаться его тень. Слева направо? Или справа налево? Он пытался решить возникшую задачу. Смотрел на солнце, потом на тень, стараясь определить возможное время дня.
А потом он понял, как ему поступить. Нужно спросить Реми. Реми наверняка знает. Реми был самым смышленым из всех, кто встречался ему в жизни. Реми знал все. Довольный собой, Поль поковылял в сторону солнца.
Глава 26
Белкасем бен Зебла по роду занятий был мясником. Не человек, а уродливый шар на ногах: грузный, волосатый, с круглым мясистым лицом, складки которого при ходьбе тряслись. У него были массивные мускулистые руки, по толщине не уступавшие ногам большинства его соплеменников. За бородой и усами он не следил, как и за своими манерами. Возлияния лишь усугубляли дрянные стороны его характера. Лицо покрывали шрамы, оставленные десятками потасовок.
Солнце почти село, но воздух оставался знойным. Настроение у Белкасема было мрачным. Черт бы побрал этого лейтенанта, поставившего его торчать на фланге, когда в караване хватало профессиональных стрелков! Это их работа, а не его. Он нанимался помогать с приготовлением еды и уходом за верблюдами, поскольку жалованье почти вдвое превышало сумму,
