Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ужасно, ужасно, – вздыхала Иза, – именем демократии расстрелять Парламент…
– Холостыми снарядами! И не парламент, Верховный Совет с фашизоидной требухой, которая, если бы победила, думаю, помешала бы не только нашей с вами беседе, – Шанский улыбнулся. – Никому из так называемых парламентариев, если не ошибаюсь, и царапиной не удалось похвастать.
– Всё равно ужасно… где ещё…
– В Греции всё есть, в России – всё может быть.
– Невиновных покосили шальные пули, а у народных избранничков, заваривших кровавую кашу, ни царапинки.
– Историю не устыдить, не схватить за фалды. После августовской гибели имперского коммунизма назрела вторая фаза революции – советская власть погибла, испустив вонючий дух, на глазах машинально жующей публики.
– Человечество не меняется? Хлеба и зрелищ?
– Заботами «Самсон»-«Самсунга» меняется – хлеба с колбасой и зрелищ.
– Высший класс! Вы, Анатолий Львович, неожиданно умеете повернуть. А второй пример? – после очередного концертного анонса с леди Гамильтон просимулировала нетерпение Иза.
– Второй пример, в отличие от первого, частного, более, чем масштабный, он возвращает нас к плодотворной мысли относительно отставания человека от человечества. Не резонно ли уподобить русское общество накануне петровских преобразований условному индивиду, отставшему от европейского культурного мира? И был ли лучший способ концентрированного, но подробного донесения до Руси картины чужого мира, чем наглядно-образное воплощение её, картины той, в Петербурге? Это был первый крупномасштабный опыт эффективного визуального внушения, камни и пространства оказывались куда доходчивей слов. Причём, заметьте, при неосознанном, хотя фантастически опередившем своё время использовании тех самых постмодернистских кодов, о которых я утомительно, путанно… мне жаль драгоценное телевизионное время, но… Задвигались челюсти, Шанский вдумчиво и неторопливо пожёвывал язык. И в кресле обмяк, ослаб.
– Что вы, что вы, Анатолий Львович, меня и, уверена, наших телезрителей увлёк, посильнее, чем детектив какой-нибудь, ваш рассказ, время словно остановилось!
– Остановилось? Время?! Следовательно, – a propos, – понизив голос, вытаращив глаза, качнулся к Изе, – мы вступили в пространство мифа! Опять зажевал язык.
То, что было, то и полюбила, – допевала молодуха, раскрывая объятия, как если бы заключить в них хотела многомиллионную аудиторию соотечественников.
По блестящим стеклянным трубам над головой Соснина, пульсируя, подавались в отдел расфасовки фарш, начинка для зраз. – Попробуете – полюбите! – обещало магазинное радио.
– И всё-таки, что не говорите, реальность утонула именно в постмодернистских мнимостях.
– Это как если бы Петербург утонул в своих отражениях! А он в них как раз воплотился. И перевоплощается непрестанно, с Петербурга не только новая русская литература пошла, он ведь квинтессенция всех искусств, – вдохновился, дожевав язык, Шанский, – а, поколесив по миру, я понял сколь полно именно Петербург воплотил римский образ города городов: Париж вспоминаешь за Троицким мостом, на Каменноостровском, Вену – на Пушкинской, по Коломне гуляешь, как по Венеции, пусть и преувеличенной; вдруг тоскливо-стылая гладь устья Фонтанки сливается с тёмным блеском Темзы, забредаешь в доки… наши ли, лондонские? И тут, там вдруг оживает Рим – серый, запылённо-охристый, тускло-терракотовый, коричневато-зеленоватый, правда, небо другое… Шанский посмотрел в глаза Соснину, улыбнулся. – Утешение для невыездного, которое можно оценить, лишь став выездным. Мы бродим в средовом синтезе дифференцированных языков; читаем город, не зная отдельных кодов, как всё более сложный текст, даже текст текстов, ибо городская среда парадоксально накапливает и взаимно исключающие значения, и не забудем – Петербург, повторюсь в сотый, наверное, раз, создавался не в естественном непроизвольном потоке жизни, суммирующей разнонаправленные усилия, а в оглядке на европейские прототипы с тайным намерением их превзойти. Комично и трогательно теперь это собрание серьёзных нонсенсов, щемящих душу. И ещё немаловажное – поэтика границ внутри целостности, называемой Петербургом.
В линзе резкими разноцветными штрихами засветились корешки книг.
– Кажется, мы сможем проиллюстрировать, недавно мы сняли…
Бритый наголо пластичный мим в белых одеждах осторожно шёл по срединной известковой разделительной полосе Невского, как по канату над пропастью.
Шёл, опасливо выставляя босую ногу вперёд, балансируя, подтягивая ногу…
Соснин соскользнул на другой экран.
из истории одного города (серия пятая: культурные феномены Петербурга сегодня)– Вписываются ли такие новые имена как Герман и Сокуров, Курёхин и Гребенщиков, Адасинский и Полунин в Петербургский контекст?
теперь об утопии (глотая со слюною слова)– Петербург как истинно постмодернистское произведение – текст-утопия, ибо описанные жанры для него узки, – не мог остановиться Шанский, – Петербургу изначально нужно было всё сразу, а всеохватная цель сама по себе утопична. Но порождает её в Петербурге и мельчайшая клетка городского пространства…
– Спасибо…
– Да, я понял после долгой разлуки – это интровертный город-утопия! Он был утопичен в замыслах, чертежах, а, реализовываясь, вопреки всем напастям, ему выпадавшим, не становился антиутопией, скорее – сверхутопией, метаутопией…
– Спасибо, спасибо, – торопила Иза, – истекает время передачи, завершит её традиционный блиц.
Шанский с готовностью повернулся в кресле.
– Что победит – содержание или форма?
– Форма! Уже победила.
– В каком смысле?
– Во всех!
– Что первично – судьба или стихи?
– Стихи!
– Спрошу иначе – Поэзия или правда?
– Поэзия!
– Искусство познаваемо? Да или нет?
– Нет!!!
– Ваш образ прошлого?
– Сон! Золотой и свинцовый одновременно.
– Идеал женской красоты? Он для вас растворён или кристаллизован?
– И растворён, и кристаллизован. В крупных планах бергмановских актрис!
– Чему навсегда сохраните верность?
– Водке!
– Ваша любимая кухня?
– Тайская!
– Блюдо?
– Суп «Том Ям»!
– Ещё раз спасибо, у нас в гостях был…
прямое включение! прямое включение! прямое включение!– В эфире «Серебряный Век»! – срывалась на крик красногубая брюнетка в зелёном, – из-за плотно закрытых дверей, за которыми заседает жюри, просочилась подлинная сенсация! В шорт-лист могут не попасть Сорокин, Пелевин, наверняка попадают лишь крепкие традиционалисты… Ваше мнение, Никита Сергеевич…
– Отсев, произведённый жюри, обнадёживает, постмодернистский нигилизм мёртв, искусство тогда искусство, когда возвышает… нам нужны, нужны возвышающие обманы, особенно в годы смуты, народ доведён до… – Никита Сергеевич, наклоняясь всё ниже, щекотал усами соблазнительно вздымавшуюся в вырезе зелёного платья грудь.
– Какого девиза вы бы держались, если б возглавляли жюри?
– Душечка, девиз мой не нов. – Православие, Самодержавие и Народность, – выпрямился и уставился в камеру, щёлкнув каблуками; оркестрик ненавязчиво грянул: шмель-на-душистый-хмель-цапля-серая-в-камыши.
– Спасибо за постоянство, Никита Сергеевич, спасибо!
Щёлк, – шаг в сторону.
Дорн: не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошёл с ума, но… щёлк, щёлк… – Когда показались красные глаза дьявола у меня от волнения дрожали руки.
Щёлк, два шага в обратную сторону, фу ты… щёлк… все реплики Соснин помнил к удивлению своему едва ли не наизусть.
Дорн: только то прекрасно, что серьёзно. Как вы бледны!
Треплев: так вы говорите – продолжать?
Дорн: Да… Но изображайте только важное и вечное.
Щёлк.
Дорн: и вот ещё что. В произведении должна быть ясная, определённая мысль.
Щёлк, щёлк.
– Хоть бы тот искусствовед с мировым именем дожевывал скорее язык, боюсь, вконец прогорим, если со жвачкою «Наобум» запустим, тоска смертная, – неожиданно громко сказал закадровый голос.
– Почему не вырезали? Он жуёт, время тикает.
– Прозевали в нашем бардаке, поздно.
Синатра запел о путниках в ночи, на мелодию накладывался нервный призыв: испытайте на прочность свою кровать! Поверьте в латекс, почувствуйте разницу!
технические характеристики нового поколения– Заинтересовались? В кредит или за наличные возьмёте? – вполголоса спросил Соснина прилизанный продавец-консультант с крупной именной биркой и, не дожидаясь ответа, с плавной вкрадчивостью заговорил, – я давно наблюдаю за вами, видно, что вы вдумчивый и требовательный покупатель, рекомендую цифровую многофункциональную модель «Мой ненаглядный “Самсунг”», по сути – это телекомбайн, подключаются спутниковый телефон, компьютер с выходом в скоростной интернет, диагональ экрана…
