Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Партизанский полк генерала Богаевского – в резерве, с чехословаками и батареей полковника Третьякова. Станица и станция с участка нашего полка не были видны, их скрывал от нас пологий бугор, между которым и станцией протекала неизвестной нам глубины река с мостом по нашей дороге и с железнодорожным солидным мостом на нашем левом фланге. За Корниловским Ударным полком находился генерал Корнилов со штабом. Движение Офицерского полка было видно с нашего левого фланга: сначала полк шел по железной дороге и потом разворачивался влево, имея штаб полка в будке. Юнкерский батальон генерала Боровского, шедший в авангарде, прямо с хода развернулся и быстро пошел вперед. Артиллерия противника открыла по батальону сосредоточенный огонь. Правый фланг Корниловского Ударного полка, седлая дорогу, немного отставал от юнкеров, но середина его и левый фланг, а особенно 3-я офицерская рота, невольно приняли положение уступами назад, и поэтому к окопам противника первыми стали подходить правофланговые части, не ожидая выравнивания общего фронта. Естественно, что поэтому Юнкерский батальон и правый фланг Корниловского Ударного полка попали под сосредоточенный ружейный и пулеметный огонь, который стал буквально косить наши цепи. Это заставило наше командование остановить юнкеров под огнем, чтобы они не стали жертвой изолированного уничтожения. С подходом правого фланга Корниловского Ударного полка на линию юнкеров они снова бросились в атаку, но силы правого фланга Корниловского Ударного полка были уже расстроены огнем противника, красные это видели и еще не виданными нами массами бросились в контратаку, и наши стали отступать.
Первоначальное отступление под давлением небывалой массы огня и живой силы противника докатилось и до левого фланга Корниловского полка – до его левофланговой 3-й роты, где я имел честь служить офицером на положении рядового в отделении доблестного штабс-капитана Доманицкого (убитого потом во 2-м Кубанском походе при взятии станицы Невинномысской) под начальством командира роты лихого штабс-капитана Пуха, Романа Филипповича[232], прозванного «отцом Корниловского порыва». Это отделение штабс-капитана Доманицкого стало отходить не только под впечатлением общего отступления вправо, но под действием сильного пулеметного и артиллерийского огня с фронта и с левого фланга, чуть ли не в тыл, с бронепоезда, появившегося на нашей стороне моста и подошедшего по кустам со стороны Офицерского полка. Отделение отходило спокойно, и, когда отступающие цепи полка вышли на линию 3-й роты, – штабс-капитан остановил отделение в каких-нибудь ста шагах от бронепоезда. Тогда все наше внимание сосредоточилось на нем, так как он своими пушками сильно взвинчивал наши нервы. Между ним и нами, уступом назад на четверть версты, разливалось продолговатое болото, по другую сторону которого мы увидели цепь одних только голов. Мы тогда подумали, что это пластуны-кубанцы так спрятались от бронепоезда, который был отделен от них только полосой кустов. Только в эмиграции из книги-истории марковцев мы узнали, что это были не кубанцы, а тоже одно отделение 1-й роты Офицерского полка. В версте позади, в будке, был их штаб полка, и почти там же – наша 4-я рота в резерве. По-видимому, бронепоезду мешали кусты, росшие вдоль полотна железной дороги, и на нем не представляли себе, что творится вокруг, почему бронепоезд только и стрелял во фланг нашему полку. От этого огня пострадала наша 4-я рота, где был убит командир роты капитан Пиотровский. Отделение Офицерского полка получило задачу подорвать путь, а мы просто попали в безвыходное положение, так как были на виду у бронепоезда. У нас оказалось несколько ручных гранат, и мы решили жиденькой цепочкой атаковать, вернее, напугать стальное чудовище. В версте от себя мы видели около стога сена генерала Корнилова с конвоем, но начисто отрицаем версию Офицерского полка, что здесь кто-то останавливал корниловцев. Верно было только то, что за левым флангом нашего полка был перевязочный пункт, к которому тянулся многочисленный поток раненых. Раздумывать времени не было, и мы с отчаяния бросились прямо на черта. Тогда я впервые за всю мою службу в действующей армии Великой войны и в Добровольческой побывал под картечным огнем артиллерии бронепоезда. Нам посчастливилось: местность, по которой мы бежали, шла уклоном вниз к полотну, а бронепоезд стоял перед мостом и на высокой насыпи, и поэтому его снаряды рвались позади и над нами. В это время наша шрапнель, – стреляли чем было, – замечательно накрыла его, и он, пыхтя и почему-то не стреляя уже даже из пулеметов, стал уходить за мост. Наше полное впечатление, что это мы напугали бронепоезд, но отделение Офицерского полка утверждает это в свою пользу. Они действовали в кустах, мы же шли открыто, отрезая поезду путь к обходу. Железнодорожный мост был важным объектом нашего общего внимания, а потому, не обращая внимания, в чей участок он был включен, все мы нацелились на него. Бронепоезд быстро отскочил назад на километр (версту), остановился и стал бить по мосту гранатами, но, несмотря на это, часть нашего отделения и пулемет перескочили мост. В это время вправо наши уже переходили реку, красные отступали, и пулемету открылось широкое поле деятельности бить противника во фланг. Бронепоезд это учел и усилил свой огонь по мосту с продвижением на нас. Один пулеметчик был тяжело ранен, и около него произошло замешательство, а мы что было сил отскочили через мост, чтобы укрыться от огня, но мне все же осколком снаряда оторвало всю подошву на ботинке, и нога сначала совсем онемела.
Вторичный переход нами моста, как я это видел, состоялся после добровольного отхода бронепоезда за станцию, так как станица за это время была уже занята и наши части были недалеко от полотна железной дороги и грозили отрезать бронепоезду путь отступления. Офицерский полк в это время отбивал атаку на своем участке и вел наступление на небольшую рощу перед ним. В сильно потрепанном виде наше отделение снова перешло мост, оставшийся там пулемет бил по отступавшим красным. Происшедшее около него замешательство было вызвано тяжелым ранением одного офицера на нем, который при виде надвигавшегося на нас бронепоезда просил пристрелить его, но его сослуживцы не осмеливались это сделать. Тогда женщина-прапорщик, как после передавали – невеста раненого, благословила его и дала ему наган, из которого он и застрелился сам. Уже в эмиграции, в 1964 году в Париже, я прочел статью о действиях группы
