Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

— Будь спокоен, — продолжала Полина, чтобы подбодрить его. — Мы сделаем из него крепыша… Неважно, что он такой маленький.

Он взглянул на нее и стал взволнованно изливать перед ней свое сердце.

— Тебе одной мы обязаны его жизнью… Опять я твой неоплатный должник.

— Мой должник? Какие пустяки! — возразила Полина. — Не будь меня, это сделала бы акушерка.

Жестом Лазар заставил ее замолчать.

— Неужели ты считаешь меня таким негодяем, думаешь, я не понимаю, что всем обязан тебе?.. С той минуты, как ты перешагнула порог нашего дома, ты непрерывно жертвуешь собой. Я не стану опять говорить о твоих деньгах, но тогда, отдавая меня Луизе, ты еще любила… Теперь я знаю это. Мне стыдно глядеть на тебя, стыдно вспоминать! Ты готова была перерезать себе вены ради меня, ты всегда была доброй и веселой, даже в те страшные дни, когда я разбил твое сердце. Ах! ты права, в жизни только и есть радость и доброта, все остальное — ужасно.

Полина пыталась прервать его, но он продолжал, повысив голос:

— Разве не идиотство это отрицание всего, это позерство, все эти мрачные мысли, порожденные страхом и тщеславием! Я, только я исковеркал и твою жизнь, и свою, и жизнь всей семьи… Да, ты права. Так легко дышится, когда в доме все хорошо, когда люди живут друг для друга! Если гибель мира неизбежна, то пусть он по крайней мере погибает весело, из сострадания к самому себе!

Эта бурная речь заставила Полину улыбнуться, она схватила Лазара за руки.

— Успокойся… Раз ты признаешь, что я права, значит ты исправился, все будет хорошо.

— Как бы не так! Исправился! Я говорю это теперь, ведь бывают минуты, когда от правды никуда не денешься. Но завтра я опять начну мучиться. Разве можно переломить себя!.. Нет, все не будет хорошо, напротив, будет все хуже и хуже. Ты это понимаешь, как и я… Моя глупость приводит меня в бешенство!

Полина тихонько привлекла его к себе и сказала с присущей ей серьезностью:

— Ты не дурак, ты не негодяй, ты просто несчастный… Поцелуй меня, Лазар.

И они поцеловались, стоя перед жалким крохотным существом, которое, казалось, задремало. То был поцелуй брата и сестры, в нем не было даже следа страсти, сжигавшей их обоих еще накануне.

Начинался рассвет, серый, мягкий рассвет. Казенов пришел взглянуть на ребенка и поразился, найдя его в таком хорошем состоянии.

— Можно показать его матери, — сказал он. — Она уже вне опасности.

Когда младенца поднесли к Луизе, на лице ее мелькнула слабая улыбка. Потом она закрыла глаза и погрузилась в глубокий целительный сон. Приоткрыли окно, чтобы проветрить комнату, и с моря, где начинался прилив, ворвался чудесный свежий ветер, дыхание самой жизни. Все стояли неподвижно, усталые и счастливые, у кровати, на которой спала молодая мать. Потом, неслышно ступая, стали выходить один за другим, оставив подле Луизы только г-жу Булан.

Доктор вышел от больной лишь около восьми. Он был очень голоден, Лазар и Полина тоже едва держались на ногах; Вероника занялась приготовлением кофе и омлета. Внизу они снова застали Шанто; всеми забытый, он крепко спал в кресле. Все оставалось по-прежнему, только воздух в столовой был отравлен едкой копотью лампы. Полина, глядя на стол, на котором еще стояли вчерашние приборы, заметила со смехом, что все будет мигом готово. Она смела крошки, навела порядок. Так как кофе пришлось ждать, они набросились на холодную телятину, отпуская шутки по поводу этого затянувшегося из-за тяжелых родов обеда. Теперь, когда опасность миновала, все радовались, как дети.

— Можете мне не верить, — твердил восхищенный Шанто, — хотя я и уснул, но, в сущности, не спал… Я просто был в бешенстве, никто не спускался, никто не сообщал мне, как идет дело, и вместе с тем я был совершенно спокоен, мне снилось, что все кончится хорошо.

Он еще больше развеселился, и когда после мессы пришел аббат Ортер, старик стал подтрунивать над ним:

— Вот как! Бросили меня на произвол судьбы… Неужто вы так боитесь новорожденных?

Священник, чтобы выйти из положения, стал рассказывать, как однажды ночью на дороге ему пришлось помочь какой-то роженице и тут же окрестить ребенка. Затем он согласился выпить рюмочку кюрасо.

Яркое солнце уже заливало двор, когда доктор Казенов наконец распрощался. Лазар и Полина пошли проводить его, и он шепотом спросил Полину:

— Вы не уезжаете сегодня?

Она молчала. Большие задумчивые глаза, казалось, смотрели вдаль, в будущее.

— Нет, — ответила она наконец. — Я должна подождать.

В начале июня холодная отвратительная погода сменилась сильной жарой. До той поры целых три недели дул западный ветер и бушевали штормы; они размывали побережье, разрушали скалы, топили лодки, несли гибель людям; и теперь это бездонное голубое небо, это гладкое, как атлас, море, эти ясные солнечные дни были особенно приятны.

В чудесный полдень Полина решила выкатить на террасу кресло Шанто и уложила подле него на красном шерстяном одеяле маленького Поля, которому уже исполнилось полтора года. Она была его крестной и баловала ребенка так же, как старика.

— Дядя! Солнце не будет тебе мешать?

— Нет, вот еще выдумала! Я так давно не видел его… А Полю можно спать здесь?

— Да, да, воздух ему полезен.

Полина опустилась на колени рядом с мальчиком, любуясь им. На нем было белое платьице, а ножки и ручки оставались голыми. Лежа с закрытыми глазами, он повернул розовое неподвижное личико к солнцу.

— А ведь верно, он сейчас же уснул, — прошептала Полина, — устал барахтаться… Смотри, чтобы Лулу и Минуш не беспокоили его.

Она погрозила пальцем кошке, которая сидела на подоконнике в столовой и усердно умывалась. В сторонке, на песке, вытянувшись во всю длину, лежал пес; время от времени он недоверчиво приоткрывал глаза, готовый по любому поводу рычать и кусаться.

Когда Полина встала, Шанто глухо застонал.

— Снова началось?

— Да, снова началось! Это, собственно, никогда не кончается… Я стонал? Забавно. Уж дошло до того, что я не замечаю этого.

Он превратился в страшного, жалкого старика. От хронической подагры во всех суставах образовались известковые отложения, проступающие под кожей в виде сероватых бугров. Ноги, обутые в мягкие туфли, скрючились и стали походить на лапы искалеченной птицы, ужасные, обезображенные руки были выставлены напоказ, на каждой фаланге вздулись красные, лоснящиеся узловатые наросты, растопыренные пальцы казались вывернутыми; особенно изуродована была левая рука, на ней торчал бугор величиной с небольшое яйцо. На левом локте рядом с наростом образовалась язва. Наступило полное одеревенение суставов, ни ноги, ни руки не двигались, а те немногие суставы, которые еще действовали, трещали так, словно кто-то встряхивал мешок с бильярдными шарами. Казалось, даже туловище несчастного старика оцепенело, застыло в позе, которую он избрал; обычно, чтобы легче было переносить боль, он сидел, подавшись вперед и слегка наклонившись вправо, так что в конце концов его тело приняло форму кресла и оставалось искривленным и скрюченным, когда Шанто укладывали в постель. Боли уже не прекращались, воспалительный процесс возобновлялся при малейшей перемене погоды, при малейшем нарушении диеты, после каждой рюмочки вина, каждого кусочка мяса.

— Может, выпьешь молока? — спросила его Полина. — Это немного освежит тебя.

— Ах, опять молоко! — воскликнул Шанто, испуская жалобные стоны. — Тоже придумали, лечить молоком! Мне кажется, этим они меня и доконали… Нет, нет, ничего не нужно, так лучше всего.

Старик попросил Полину переставить ему левую ногу, он сам уже не мог сдвинуть ее с места.

— Ну и окаянная, до чего жжет сегодня. Отставь-ка ее подальше! Так, хорошо, спасибо… Какой чудесный денек! Ах, господи! Ах, господи!

Глядя на раскинувшийся перед ним пейзаж, Шанто продолжал кряхтеть, даже не замечая этого. Эти стоны стали чем-то неотделимым от него, как бы вторым дыханием. На нем был синий просторный фланелевый халат, который скрывал узловатые, похожие на корни дерева ноги, а изуродованные руки лежали на коленях и казались такими жалкими при ярком солнце. Его влекло море, этот бескрайний голубой простор, по которому проносились белые паруса, его манила эта бесконечная, уходящая вдаль дорога, хотя он уже не мог и шагу ступить.

Полину тревожило, что у малютки Поля открыты ножки, она снова стала на колени и укутала их одеялом. Первые три месяца после его рождения она каждую неделю собиралась уезжать, давала себе слово, что уедет в следующий понедельник. Но непреодолимая сила — слабые руки ребенка удерживали ее. Вначале мальчик был очень хил, по утрам боялись, что он не доживет до вечера. Полина ежеминутно творила чудеса, спасая его, так как мать лежала в постели, а тупая как корова кормилица, которую пришлось взять, только совала ему грудь. Приходилось непрерывно заботиться о нем, следить за температурой комнаты, кормить его строго по часам, нужно было упорство настоящей наседки, чтобы создать обстановку, соответствующую последнему месяцу пребывания в материнской утробе. К счастью, Поль вскоре окреп и стал походить на нормального ребенка, даже немного вырос. Но все-таки малыш был очень слабеньким, Полина не покидала его ни на минуту, особенно после того, как его отняли от груди и он разболелся.