Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

— Ваше внезапное появление испугает ее, — сказала ему Полина на лестнице. — Теперь, когда вы уже здесь, нужно ее предупредить.

— Действуйте быстро, — ответил он.

Полина одна вошла к роженице, остальные остались за дверью.

— Дорогая, — сказала она, — представь, у доктора, после того как он вчера тебя видел, возникли какие-то опасения, он только что приехал… Придется тебе принять его. Ведь этому конца не видно.

Казалось, Луиза даже не слышит ее слов. Она в отчаянии металась по кровати и наконец пробормотала:

— Господи, делайте что хотите! Разве я что-нибудь понимаю? Меня уже нет!

Доктор вошел. Акушерка предложила Лазару и Полине спуститься вниз: потом она расскажет им все, позовет, если понадобится помощь. Молча они удалились. Внизу, в столовой, Шанто спал, по-прежнему сидя за неубранным столом. Видимо, сон застиг его вовремя ужина, который он нарочно растягивал, чтобы отвлечься, так как на краю тарелки с остатками телятины еще лежала вилка. Полина, войдя, прикрутила фитиль лампы, которая коптила и гасла.

— Не надо его будить, — прошептала она. — Зачем ему знать?

Она тихонько села на стул, а Лазар неподвижно стоял возле нее. Началось мучительное ожидание, ни он, ни она не произносили ни слова, нм даже не удавалось скрыть свое беспокойство, и, когда взгляды их встречались, оба отворачивались. Сверху не доносилось ни звука, Луиза стонала так тихо, что ничего не было слышно, тщетно они напрягали слух, но ощущали только лихорадочное биение крови в висках. Это напряженное трепетное молчание, эта гробовая тишина приводили их в ужас. Что там происходит? Почему их выгнали? Они предпочли бы слышать крики, видеть борьбу, какое-то проявление жизни. Минуты шли, а дом все больше погружался в это небытие. Наконец дверь отворилась и вошел доктор Казенов.

— Ну как? — спросил Лазар и сел наконец против Полины.

Доктор ответил не сразу. Коптящий свет лампы, этот призрачный свет долгих бдений, слабо освещал его загорелое, обветренное лицо, на котором при сильных волнениях бледнели только морщины. Но когда он заговорил, его надтреснутый голос изобличал внутреннюю борьбу.

— Я еще ничего не предпринял, — ответил он. — Не хочу что-либо делать, не посоветовавшись с вами.

И машинально он провел рукой по лбу, точно желая устранить препятствие, узел, который ему никак не удавалось распутать.

— Не нам это решать, — сказала Полина. — Мы отдаем ее всецело в ваши руки.

Врач покачал головой, словно какое-то назойливое воспоминание донимало его, он вспомнил нескольких негритянок, своих пациенток там, в колониях; у одной из них, рослой, здоровой девушки, ребенок тоже шел плечом, и она умерла, пока он пытался освободить ее от этого мешка мяса и костей. Для морских хирургов, работавших в сухопутных госпиталях лишь от случая к случаю, операции рожениц были единственно возможной практикой по акушерству. Правда, с той поры как он поселился в Арроманше, у него была большая практика, он приобрел сноровку и опыт, но этот трудный случай в семье друзей вызвал былые сомнения. Он дрожал, как новичок, боясь, что его старые руки уже недостаточно сильны.

— Я должен сказать вам все, — продолжал он. — Мне кажется, мать и ребенок обречены… Может, удастся спасти лишь одного из них…

Лазар и Полина вскочили в ужасе. Шанто проснулся от шума голосов, открыл мутные глаза и испуганно стал прислушиваться к разговору.

— Кого я должен спасти? — повторял врач, дрожа так же, как несчастные люди, которым он задавал этот вопрос. — Ребенка или мать?

— Кого? Бог мой! — воскликнул Лазар. — Разве я знаю? Разве я смею?

Слезы душили его, а смертельно бледная Полина застыла молча перед этим страшным выбором.

— Если я попытаюсь повернуть ребенка, он превратится в кусок мяса, — продолжал доктор, вслух обсуждая свои сомнения. — Кроме того, я боюсь утомить мать, она мучается слишком долго… Кесарево сечение может спасти ребенка, но я не могу рисковать, ведь состояние бедной женщины не так уж безнадежно… Это вопрос совести, прошу вас, скажите сами!

Рыдания мешали Лазару отвечать. Он взял платок и стал судорожно скручивать его, силясь хоть немного прийти в себя. Шанто по-прежнему смотрел перед собой широко открытыми глазами, совершенно ошеломленный. Одна Полина нашла в себе силы и сказала:

— Зачем вы спустились вниз?.. Нехорошо так терзать нас. Вы один знаете, что делать, вы один и можете действовать.

Как раз в эту минуту г-жа Булан сообщила, что состояние Луизы ухудшается.

— Вы решились?.. Она слабеет.

Тогда доктор, охваченный бурным волнением, вдруг порывисто обнял Лазара и обратился к нему на ты:

— Я попытаюсь спасти обоих. Ну, а если они погибнут, что ж, мне будет еще тяжелее, чем тебе, ведь я буду думать, что это произошло по моей вине.

И тут же с энергией решительного человека доктор стал обсуждать, не применить ли хлороформ. Он привез все необходимое, но некоторые симптомы заставляли его опасаться кровотечения, а применять в таких случаях наркоз противопоказано. Обморок и слабый пульс тоже беспокоили его. Поэтому, несмотря на просьбы родных, он отказался дать Луизе хлороформ, хотя та мучилась уже целые сутки. Акушерка горячо поддержала его, она пожимала плечами, исполненная недоверия и презрения к наркотическим средствам.

— Через мои руки проходит не меньше двухсот рожениц в год, — твердила она. — Разве они нуждаются в наркозе, чтобы разродиться? Они страдают, все женщины страдают!

— Пойдемте, дети мои, — продолжал доктор. — Вы будете мне нужны… И потом я хочу чувствовать, что вы рядом.

Только они собрались выйти из столовой, как заговорил Шанто. Он подозвал сына.

— Обними меня… Ах, бедняжка Луизетта! Ужасно, если это происходит преждевременно. Хоть бы поскорее настало утро!.. Сообщи мне, когда все будет кончено.

Он опять остался один. Лампа коптила, старик зажмурился, ослепленный мигающим светом, его клонило ко сну. Однако он еще боролся несколько минут, обвел взглядом посуду, стоящие в беспорядке стулья, на которых валялись салфетки. Но воздух был спертый, тишина гнетущей. Он не выдержал, глаза его закрылись, дыхание стало тихим, ровным, и он уснул среди трагического беспорядка этого еще накануне прерванного обеда.

Наверху доктор Казенов распорядился, чтобы затопили камин в соседней комнате, бывшей спальне г-жи Шанто. Комната может понадобиться после родов. Вероника, сидевшая подле Луизы, пока акушерка отсутствовала, пошла развести огонь. Потом были сделаны необходимые приготовления, снова развесили тонкое белье перед камином, принесли второй таз, чайник с горячей водой, литр водки, свиное сало на тарелке. Доктор счел своим долгом предупредить роженицу.

— Дорогое дитя, — сказал он Луизе, — не бойтесь, ничего угрожающего нет, но совершенно необходимо, чтобы я вмешался… Ваша жизнь всем нам дорога, и если даже бедный малютка подвергается опасности, мы не можем больше ждать… Вы разрешите помочь вам?

Казалось, Луиза ничего не слышит. Все ее тело напряглось в мучительных потугах, которые происходили помимо ее воли. Голова скатилась на подушку. Рот был открыт, она непрерывно испускала тихие, походившие на хрипы стоны. Изредка открывая глаза, она растерянно смотрела на потолок, словно проснулась в каком-то незнакомом, чужом месте.

— Вы разрешите? — повторил доктор.

Тогда она пробормотала:

— Убейте меня, убейте сейчас же.

— Действуйте скорее, молю вас, — шепнула Полина доктору. — Мы здесь, мы несем полную ответственность за все.

Однако доктор настойчиво продолжал объяснять, обращаясь к Лазару:

— Я отвечаю за нее, если только не будет кровотечения. Но ребенок, по-моему, обречен. В таких условиях погибает девять новорожденных из десяти; тут неизбежны повреждения, переломы, иногда даже смерть.

— Приступайте, приступайте, доктор, — ответил Лазар, растерянно махнув рукой.

Раскладную койку сочли недостаточно прочной. Молодую женщину перенесли на большую кровать, между матрацами положили доску. Голова роженицы упиралась в стену, она лежала на груде подушек, поясница приходилась на краю кровати; ноги раздвинули и положили на спинки двух низеньких кресел.

— Отлично, — сказал врач, глядя на эти приготовления. — Все хорошо, мне будет очень удобно… Но, пожалуй, не мешает держать ее на случай, если она начнет сопротивляться.

Луизы как бы уже не существовало. Она подчинялась, как вещь. Ее женская стыдливость, боязнь, что ее увидят жалкой и обнаженной, исчезли, — все поглотило страдание. У нее даже не было сил шевельнуть пальцем, она не сознавала, что тело ее оголено, что какие-то люди трогают ее. Она лежала неподвижно, выпятив живот и раскинув ноги, обнаженная по самую грудь, показывая свое окровавленное, зияющее лоно.

— Госпожа Булан будет держать одну ногу, — продолжал доктор, — нам нужна и ваша помощь, Полина, вы будете держать вторую. Не бойтесь, держите крепко, не давайте больной двигаться… А вы, Лазар, будьте любезны, посветите мне.