Княжна (СИ) - Кристина Дубравина

только-только позвонил младший лейтенант Назаров и шепотом злобно-охеревшим поведал Беку о явно не случайном возгорании паба у черты города, пикал в ладони часто-часто. И с каждым «пип»-ом у наркодилера кулак сжимался так, что удивительным было, как трубка не раскрошилась на мелкие детальки.

Что ты, сучка бандитская, только сделала?!..

Бек скинул вызов, идущий вникуда. Сделка, которую думал сегодня, вопреки указу немца в «Софиты» не соваться больше, завершить именно в подсобных помещениях театра, больше не интересовала. Стала вдруг отвратительной. Такой же мерзкой, какими были хлопки гостей и взмахи рук Князевой, эти овации принимающей.

Сука… Ну, какая же сука!

Захотелось трубой бросить в сторону балкона, попасть прямо по виску шмаре, за которую у Бека всех людей постреляли, порезали и задушили, как собак на скотобойне. Да так кинуть, чтоб у неё рассечение было, как минимум, чтоб подстилка Пчёлы запнулась, полетела бездыханной тушкой на партер, ломая кости и не слыша криков перепуганного хахаля.

Да… Идеально бы было…

Он подобрался. Мысли напомнили куб самой элитной наркоты, какой торговал, какой сам баловался, и оживила быстрее любого легализированного анальгетика. Будто оплеуху Беку дали, горячей злобой ускоряя циркуляцию крови.

Дилер поднялся на короткие толстые ноги, какие от вести о гибели Жука, Кроны, остальные людей его, отказывались держать тело Бека. Его качнуло, как на палубе «Титаника»; Бек чуть тёлку в блестящем платье в пол не сбил в попытках опереться о стены.

Он ушёл, не слыша возмущений чьей-то шлюхи за собственным дыханием, что давалось с тяготой, какую познать мог только человек утопающий.

Не жить тебе, фрау Князева.

Витя поправлял на плечах Аниных укороченный жакет. В ложе для «особо почтенных» никого, кроме них, не осталось — два молчаливых немца ушли сразу после того, как труппа поклонилась, и не стали возвращаться на звуки возобновившихся оваций, Карла с Вагнером тоже покинули балкон меньше минуты назад.

Фрау фон Кох старательно пыталась задержаться, чтоб поведать Анне — быстро-быстро, оттого и непонятно — об эмоциях, и без того написанных на лице немки. И только девушка, все ещё оглушенная овациями, приготовилась слушать, старательно вникать в поток беглого немецкого, гендиректор коротко поцеловал ладонь Князевой в более, чем прозрачном намёке. Объявив завтрашний день свободным, Кристиан подругу студенчества увёл в сторону двери, ведущую в коридор с обилием частных залов.

Анна за ними бежать не торопилась. Она лишь в радости от пустоты балкона в лицо Пчёлы смотрела. Упиваясь, как нектаром, близостью Вити, которой некого было смущать, спокойствием и успешной премьерой, Аня хотела этот миг во всех проявлениях запомнить. Чтоб потом воспроизвести заново в памяти всё — от взора Пчёлкина до запаха бархата сидений. Как на кассету записать.

Аплодисменты стихли, но продолжали в голове у девушки эхом отскакивать, отчего у Князевой глаза были будто чуть затуманены.

— Голова тяжелая, — проговорила в почти натуральном опьянении Князева и ладонями прижалась к прессу Пчёлкина. Подвздошная вена мелко поднималась и опускалась под пальцами, когда Аня почувствовала на лбу приятно-сухие губы Вити и поправилась: — Но в то же время лёгкая такая…

— Приятная усталость, Анюта, — пояснил ей Пчёлкин. — И совершенно ясная. Всё отлично было.

Она почти задала вопрос из разряда: «Тебе понравилось?», но в последний момент прикусила язык. Витя ей дал понять, что доволен очень остался, разными формулировками это Ане сказал.

Напрашиваться на очередной комплимент Князева не собиралась. Хотя бы потому, что знала — самой бы хватило собственного осознания безукоризненности премьеры «Возмездия».

А всеобщие овации и одобрения были лишь бонусом — неимоверно приятным, но далеко не необходимыми.

Анна на тонких шпильках, в каких ей было не особо удобно, потянулась к губам Пчёлы. Смазывать помаду ужасно не хотелось, но не поцеловать мужчину тоже не могла.

Витя помог, руки ей на талию положил жестом, каким прошлой ночью держал крепко, чуть ли не до красных отметин. Князева коротко его поцеловала — будто искорки электричества пробежались по сантиметрам соприкоснувшейся кожи — и сразу же, посмеиваясь, большим пальцем принялась стирать следы косметики, мелкие, но очень контрастные на светлом лице Пчёлкина.

— Тебе идёт красный. Знал об этом?

— Догадывался, — подмигнул ей мальчишеским жестом Пчёла. Аня хохотнула в напуском оскорблении, будто не такого ответа ожидала, и опустилась на полную стопу, стуча каблуками.

— Домой поедем? Премьеру отметим, м?

— У нас, вроде, только коньяк. И то, ты его планировал на день рождение открыть, — задумалась девушка, обнимая предложенный ей локоть ладонями.

— Можем по пути заехать, купить что-нибудь, — пожал плечами Пчёла и двинулся неспешно к выходу. Бобровицкий вытянулся по стойке «смирно», так бы, наверно, и остался непоколебим, если б у него телефон не зазвонил. — Как насчёт вина? Сухого, м? Ты любишь такое. Красное.

— Я, к слову, больше белое люблю, — беззлобно усмехнулась Князева.

— Знаю. Но ты же сама сказала, что мне красное подходит, — подловил её Пчёлкин и под хохот Анны, что звонко даже для неё самой прозвучал, посмотрел на циферблат часов. — Ещё сорок три минуты до того, как не имеют права не продать.

Бобр с каменным лицом сбросил и с такой же непробиваемой физиономией подошел к паре, кокетничающей друг с другом в взаимном удовольствии:

— Ус сказал, что он в машине.

Аня чуть не задала совершенно резонный вопрос. На лицо Витино посмотрела, какое за секунды осунулось, сделавшись острым, и поняла тогда, про кого шла речь. Явно не про Усова Бобр говорил, а про человека, из-за угроз которого и охранял Князеву с начала октября.

Речь шла про человека, какого Пчёлкин обещал убить.

Девушка посмотрела перед собой, чувствуя себя почти что пристыженной. То, что стала свидетелем разговора, какой слышать должна не была, лежало на поверхности; дрогнула в натяжении аорта.

Князева, дав миг на подумать, оценить, насколько оправдано могло быть её касание, всё-таки рискнула. Положила вторую ладонь на пальцы свои, обнимая мужчину своего в осторожной ласке за локоть, а потом голову приподняла и от взора потемневших глаз вздрогнула так, что даже, наверно, со стороны было видно.

Нутро сжалось, скомкалось — будто чьи-то невидимые сильные руки думали выжать, как половую тряпку.

Анне хватило трех секунд и одного сердечного удара, чтоб понять: тогда она держалась не за «Витеньку», а за Пчёлу — криминального авторитета, способного на аферы самых разных уровней сложности и жестокости. Странный холод прошелся по коже — не тот мороз, от которого можно намертво замёрзнуть.

Если бы Князева сравнила это с чем, то назвала бы… летней прохладой. Той самой, что наступала ближе к сумеркам и