На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Неисправимая филантропка, — засмеялся Валевский, — разве можно потакать рабочим? В результате забастовки я не только не прибавил своим бабенкам, но еще и мужикам сбавил.

— И совершенно правильно, — сказал Ваулин. — Я тоже сбавляю.

— Конечно, правильно. Но я сбавил так, что они и не пикнули, и еще довольны тем, что я сбавил. Моя фабрика окружена деревнями. Из деревни мужик идет на фабрику. Я нашел умного человека, который стал разъяснять фабричным, что его исконный враг — мужик из деревни. Идет он голодный к воротам фабрики и просит работы. И тогда хозяин фабрики, естественно, снижает расценки. Значит, настоящий враг рабочего — мужик из деревни.

— Совершенно правильно, — сказал Ваулин.

— Конечно, правильно. Я втолковал им эту истину. И, втолковав, здорово снизил расценки. Зашумели было. Я вышел к шумевшим и сказал: «Не могу я платить по полтиннику в день, если люди готовы работать за четвертак. Вон они стоят у ворот». Представь себе, валом повалили за ворота! И бабенки мои повалили и, когда началась драка, приняли в ней участие. И одна здоровенная Марфутка кому-то выбила глаз, а ей в отместку выбили оба… — Валевский засмеялся.

— Прошу извинить меня, — печально, но вместе с тем с вызовом сказала Мария Аристарховна, — то, что вы рассказываете, просто ужасно. Я оставлю вас ненадолго.

— Иди, матушка! — вздохнул Ваулин и потянулся к коробке с папиросами.

Мария Аристарховна ушла к себе. Остановилась перед зеркалом. Видела белое лицо с голубыми глазами, тонкую фигуру в строгом темном платье. В зеркале кроме нее отражался берег Невы и сама Нева с лентой плотов и пароходами.

Валевский тоже позволяет себе говорить грубости и гадости. Разве не гадость говорить в ее присутствии о глазах, которые выбили у женщины! И каким тоном! Разве пятнадцать лет назад, когда он за ней, Мэри, ухаживал, когда как сумасшедший скакал по полям и все знали, что он скачет так потому, что с ума сходит от любви к ней, разве он говорил бы так и смеялся бы так? Тогда он хотел стреляться. Он даже показал ей револьвер. Если бы она поверила, что он застрелится, она вышла бы за него замуж. Но он был, несмотря на свои безумства, слишком веселый и здоровый человек, и она не поверила. Какой это вздор — ухаживание и любовь! Не стоит женщине делать этого шага — выходить замуж. Может быть, именно женщины должны показать новый путь духа. На днях у нее была Женя Андрушкевич. Милая девушка приехала узнать о Саше… От Саши давно нет вестей. Как в воду канул в своей Маньчжурии. Но Мария Аристарховна убеждена, что он жив и невредим. Она почувствовала бы, случись с ним что-нибудь нехорошее. Она так и сказала об этом Жене. Милая девушка возвышенно думает о Саше.

Пароход с черным хвостом дыма отразился в зеркале. Мария Аристарховна подошла к полке с книгами по личному магнетизму и спиритизму. Взяла два томика, полуспустила штору, села в голубое кресло. Вся мебель в ее комнате была голубая. Голубой раскидистый диван, голубые узорные подушки на нем, голубые обои, голубые шторы.

Ваулин ходил по кабинету, Валевский сидел в кресле и курил трубку.

— Подчас я завидую тебе, — говорил Ваулин, — ты энергичен, для тебя нет преград. Ты можешь делать что угодно. Скажи пожалуйста, — Ваулин остановился против друга, — социал-демократы! — Он поднял брови. — Мы смотрим на них с каким-то лицемерным боязливым уважением! А ведь это первостатейные сектанты и прохвосты!

Невысокий, широкоплечий, с лицом барбоса, он не сдерживал сейчас своей злобы. Черный галстук-бабочка, не то от жары, не то от разгоряченных чувств своего владельца, обмяк и опустил крылья.

— Социал-демократы, дорогой мой, спели уже свою песенку, за ум взялись.

— То есть?

— А банкеты, а протянутая рука к нам? «Мы — вместе с вами. Долой царя, да здравствует свобода, но — мир, порядок и незыблемые основы!»

— Это меньшевики, Виталий!

— А ты разбираешься, где большевики, где меньшевики?

— Приходится.

Ваулин постоял у окна. Окно выходило в небольшой густой сад с высокими липами и темными, будто штампованными из металла туями. Воздух был неподвижен, и все в саду было неподвижно. Точно притаилось. Точно и природа ждет чего-то.

— Меньшевики что! Вот большевики, братец ты мой, это штучка… Иногда думаешь, революционеров как будто немного: студенты, молодежь, распаленные барышни, которым жарко от собственного девичества и которые на крыльях своей восемнадцатилетней юности готовы броситься в любую пропасть. Но ведь дело не в них! Дело в тех, кто сидит в Женевах! Я познакомился как-то с преподавателем гимназии, некиим Тырышкиным. Бог знает, кто он, но осведомлен. Про Ленина слыхал? Судя по всему, человек огромной воли. Живет в Швейцарии и пишет книгу за книгой. Вот он, Ленин, чего хочет? Люди, которые идут прямо, всегда действуют на умы.

— Ну, уж как-нибудь, — сказал Валевский. — Швейцария за горами, а мы тут у себя. Как-нибудь, только посмелее. Надо тебе сказать, что в этом смысле вырисовывается кое-что утешительное. По моим, весьма секретным, но совершенно точным сведениям, сторонникам Ленина готовится ударец, и довольно сокрушительный. И затем есть у меня одна идея… Она еще, так сказать, не оформилась, но оформляется. Вот ты говоришь, твой знакомый Тырышкин весьма осведомлен. Надо, понимаешь ли, иметь там своего человека и через него знать все. Полиция, конечно, подсовывает к нашим дружкам провокаторов. Но провокатору грош цена. Иуда, за сребреником идет, от него на версту падалью разит. Тут надо тоньше…

Несколько минут друзья отдавались своим думам.

— А правда ли, что Витте злоумышлял? — спросил Ваулин.

— То есть как «злоумышлял»?

— Злоумышлял не то чтобы на священную особу императора, но в некотором роде хотел сравняться с ней. Будто бы великий князь Александр Михайлович досконально обо всем этом проведал, что и послужило причиной падения Витте.

— Не совсем понимаю тебя.

— Будто бы в Маньчжурии хотел обосновать собственную империю. Сначала при помощи России захватить Маньчжурию и Китай, а потом объявить себя императором не то Маньчжурии, не то Китая, не то Желтороссийским.

— Чушь!

Ваулин засмеялся.

— Почему? Мне кажется, что было бы остроумно. Новая династия. У него есть права: по бабке Рюрикович… Говорят, к нему по наследству перешел и крест князя Михаила Черниговского?

Валевский развел руками и сел на диван.

— Об этой реликвии двенадцатого века ничего не могу сказать. Но я не могу себе представить, чтобы Сергей Юльевич возымел мысль о собственной персоне в царских регалиях! Он российский дворянин чистейшей воды. Знаешь его крылатую фразу: «Я враг по принципу, с детства мной усвоенному, всякого конституционализма, парламентаризма, всякого дарования политических прав народу». Для него царь — это царь-батюшка.

— Не поверю, ведь он умен. Впрочем… бог с ним. Мне он ничего плохого не сделал. Да, многое происходит в мире!..

6

Зубков проснулся в своем всегдашнем хорошем настроении. Хорошее настроение определилось у него давно, с того времени, когда ему и всем окружающим стало ясно, что богатство его приумножается и что нет сил, которые могли бы помешать этому приумножению. Он привык чувствовать себя богатым, уважаемым. Привык, чтобы на его пролетку оборачивались, чтобы городовые козыряли ему и даже сам жандармский ротмистр Чучил пожимал ему руку.

Любил выйти из дверей дома или трактира и оглядеться: что еще можно сделать с этим народом, с этой заставской землей? Бачура работал теперь исключительно в его трактире и платил ему процент со своих прибылей.

— Ты поди скоро сам свое заведение откроешь; — говорил ему Зубков. — Мошна-то поди уж больно тяжела?

— В половину тяжести, Игнат Борисович.

Лежа в кровати, Зубков прикинул, что сегодня нужно съездить к дружкам-оптовикам Лебедевым да в Апраксин двор к Антиповым, а затем пройтись по Гостиному, посмотреть, кто как торгует. Самым большим удовольствием его было заходить в магазины, осматривать, как и что там устроено, как стоят приказчики, как держит себя управляющий или хозяин. Он подумывал открыть торговлю сукном, но вместе с тем опасался, что дело это для него чужое. Стоит ли пускаться в незнакомое море, хотя сваток, старший Дрябин из оптовой торговли «Братья Дрябины», обещал принять его в пай и к фирменному объявлению «Братья Дрябины» прибавить многозначительное «и К0».

— Дворники к тебе, Игнат Борисович, — сказала жена, заглядывая в комнату.

— Какие дворники?

— Да все четыре.

— Что там у них стряслось?

— Что-то несуразное бормочут, выдь поговори.

— Ну что там еще такое? — зевнул Зубков, спуская ноги с постели и берясь за штаны.

Пристегивая подтяжки, он вышел на кухню.