На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Зубков уже пробовал продать заведение и дома. Один мастачок приехал, посмотрел, да как понюхал, чем пахнет, — сразу откланялся.

— Ладно, — с досадой сказал Красуля. — Оставим эту злосчастную тему. На заводе настроения таковы, что вызывают самое серьезное опасение. Война протекает безрадостно. А мы, стараясь внушить своими листовками, что война народу не нужна, что она разбойничья, не только вносим в сознание рабочих окончательную путаницу, но и создаем возможность эксцессов. Кое-кто уже поговаривает о широкой антивоенной демонстрации!

Дашенька почувствовала, как сердце ее бьется все чаще. Ей показалось, что слова Красули произвели на присутствующих впечатление.

— Я не только буду просить, — повысил голос Красуля, — я буду требовать, чтобы все, что предпринимается, согласовывалось со мной. Товарищ Глаголев иначе и не мыслит моей работы здесь. Прошу его сделать несколько замечаний по существу.

Глаголев покачал головой и, мягко улыбнувшись и расставив руки, точно обращался к детям, сказал многозначительным шепотом:

— Товарищи, никаких разговоров об антивоенной демонстрации. Российская социал-демократическая рабочая партия вступила на путь объединения всех прогрессивных сил страны. Мы договариваемся, мы протягиваем друг другу руки! Мы русскому либералу говорим: «Не бойся! Мы не разрушители, не анархисты, не погромщики». В этот величайший момент, когда единение может быть достигнуто, нельзя испугать, оттолкнуть от себя либеральную часть общества. А ведь антивоенная демонстрация, которая, конечно, приведет к столкновению с полицией, испугает, оттолкнет от нас, а возможно, и от революционного пути либеральную и наиболее действенную часть общества.

Он выпрямился, держа в руке стакан, точно произносил тост. Голос его уже звучал громко. Он нисколько не сомневался, что подчинит себе этот важный район Петербурга.

— Товарищи, хотя я и против антивоенной демонстрации, я скажу: мы должны восстать против войны. Почему? Потому что война имеет тенденцию затянуться до бесконечности. Мир во что бы то ни стало! — вот наше требование. Ни одной капли драгоценной человеческой крови! Вы законно спросите: каким же это образом я, противник антивоенной демонстрации, буду требовать от правительства прекращения войны?

В дверь негромко постучали. Парамонов взглянул на Дашеньку, та выжидательно и испуганно смотрела на дверь. Вслед за стуком дверь открылась, и на пороге остановился Грифцов.

Годун, Дубинский и Парамонов сорвались со своих мест, Дашенька и Глаголев не шелохнулись. Дашенька — обессилевшая от страшного волнения и радости, а Глаголев — неприятно пораженный. Он постарался усмехнуться и достал портсигар.

— С корабля на бал! — Грифцов поставил свой стул рядом с Дашенькиным…

Красуля сказал Глаголеву тихо, но не настолько, чтобы его не услышали соседи:

— Раз опоздал, вошел бы молча, сел в угол и слушал, что говорит один из старейших товарищей, — а он точно в трактир вошел!

Глаголев кивнул головой. Он не видел Грифцова с памятного собрания в квартире учителя Дубинского. Все такой же Грифцов — бледное лицо, черные усики, маленькая бородка… Нет, тот был юноша, этот — мужчина.

— Прежде чем попасть к вам, — заметил Грифцов, — пришлось поколесить. Гороховый господин увязался за мной.

Глаголев поморщился. Мало ли кто встречал шпиков и мало ли кто оставлял с носом шпиков!

Грифцов залпом выпил стакан чаю, съел кусок хлеба с сыром, о чем-то тихо спросил Машу. Маша так же тихо ответила:

— Ребенок у ней привык спать на воздухе, да сейчас и совсем тепло.

Глаголев пожал плечами и уже хотел спросить: «Товарищи, что же это происходит? Меня сюда пригласили, я поставил важнейшие вопросы…» Но тут Грифцов отодвинул от себя стакан и сказал:

— На заводе в этом году господа правленцы получат чистенькой прибыли около двух миллионов — заказы военного министерства. Да будет благословенна война! Больше народной крови — больше денег в карманы! Как известно, завод строит миноносцы и крейсера. На них плавают наши братья — матросы, на них они защищают родину. Верное, плавали и защищали, потому что три миноносца взорвались на минах, четыре погибли в бою. Разве были не храбры русские матросы, разве не хотели отстоять грудью свою родину? Товарищи, одна из причин катастрофы — низкое качество наших судов. Те, кто ведал постройкой, крали и наживались на всем: на металле, на машинах, на пушках. Старались сделать подешевле, чтобы побольше положить в карман.

Вот, товарищи, об этом мы должны помнить всегда. Довольно работать на войну, которую правительство ведет так позорно!

Грифцов откинулся к спинке стула. Прямо против него сидел Годун. Все, что говорил Грифцов, должно быть, соответствовало мыслям бывшего фельдфебеля, потому что лицо его выражало полное удовлетворение. А помнишь, Лука Дорофеевич, каторгу, бегство, бой не на жизнь, а на смерть?

Глаголев сказал скрипучим голосом:

— Позволю себе сказать, вы ворвались несколько неожиданно на собрание, на котором трактовались важнейшие вопросы. В частности, я опубликовал лозунг: «Мир во что бы то ни стало!» Вы в конце концов тоже высказались за него, но начали очень издалека и таким тоном, будто полемизируете со мной.

Глаголев, склонив голову, смотрел на Грифцова. Ему казалось, что он сбил с позиций своего противника, что Грифцову, как и всему большинству Петербургского комитета, придется признать его, Глаголева, превосходство и поддержать его в этом вопросе.

— Когда я подошел к двери, — указал Грифцов на дверь, — и взялся за ручку, я услышал ваш голос. Он был громок. Вы как раз публиковали лозунг свой и всего прочего меньшинства: «Мир во что бы то ни стало!» и собирались объяснить, почему же в таком случае вы против такого мощного оружия за мир, как антивоенная демонстрация. Разрешите это сделать за вас. На первый взгляд концы с концами не связаны, но это только на первый взгляд. За «мир во что бы то ни стало» вы потому, что страшитесь продолжения войны, страшитесь, что народ, возмущенный безмерными злодеяниями правящей клики, сметет вместе с царем и любезную вашему сердцу буржуазию, без торжества которой вы упрямо не мыслите торжества революции. Следовательно, ваш лозунг — не что иное, как попытка спасти буржуазию. Антивоенная демонстрация немила вам по тем же причинам: вы боитесь напугать буржуазию демонстрацией народного единства и народной силы. Вы, меньшевики, за немедленный мир, но это еще не значит, что вы за поражение царя в этой войне. Ведь вы не возразите, если Куропаткин завтра разгромит Ойяму и принесет Николаю победу? А мы возразим, потому что в России нет иной армии, кроме царской, и победа Куропаткина будет прежде всего победой царя. Следовательно, от победы царь приобретет, а народ в своей борьбе против самодержавия потеряет. Вы за «мир во что бы то ни стало». Но этот столь человечный на первый взгляд лозунг, будучи осуществленным, позволит царю бросить свою армию против восставшего народа. Поэтому хотя мы и утверждаем: войны между народами — бесчеловечное, бессмысленное зло, а японская война тем большее, что ведется она исключительно в интересах капиталистов и послушного им царского правительства, — мы не можем принять вашего «мира во что бы то ни стало». Не «мир во что бы то ни стало», а свержение царизма, победа народа и мир, заключенный освобожденным народом.

— Ура! — крикнул Годун.

Маша воскликнула:

— Антон Егорович!

Дубинский и Цацырин вскочили. Глаголев побагровел. Судьба опять столкнула его с бывшим учеником и почитателем. Он оглядывал собравшихся, еще четверть часа назад покорных и подвластных ему. Как, черт возьми зыбка и отвратительна человеческая душа!

От возбуждения и волнения Глаголев заговорил осевшим, дребезжащим голосом.

— Я отлично понимаю вас, Антон Егорович! Анантивоенная демонстрация, антивоенные настроения нужны нам не для скорейшего заключения мира, а для того, чтоб, продолжая войну, подорвать волю к победе, сделать ее невозможной, обнажить полнее язвы царизма, привести его к поражению, а народ к революции, — к революции, к которой он еще не готов! В этом вся непозволительность, вся недопустимость вашей позиции! Далее анализирую ваши мысли. Вы признаете вреднейшую, опаснейшую теорию, проповедуемую Лениным, что пролетариат может быть гегемоном в буржуазной революции, Демагогическая бессмыслица! Вы играете на самых отсталых страстях, внушая людям, совершенно неграмотным и, в сущности, ни к чему высокому еще не пробужденным, что они могут возглавить революцию! Я согласен с Лениным, что основной грех нас, социал-демократов в России, — это кустарничество, слабая подготовка наших практиков. Вы подумайте, друзья, у большинства наших практиков совершенно не хватает теоретической подготовки! Они гимназии покончали, даже университеты, а нужной подготовки нет. Как готовится такой практик к пропагандистской работе? Наспех прочитывает последнюю книжку журнала, где господин Струве или Бердяев упражняются в области гносеологии, стремительно просматривает последние новинки, проглатывает их некритически, поддаваясь демагогии, хлестким мыслям, которым на поверку грош цена. И вот такой практик идет в кружок и пропагандирует! Если наши интеллигенты не подготовлены, то на что же будут годны революционеры из рабочей среды, то на что, спрашивается, будет годна вся рабочая масса, как и чем может она возглавить революцию? Кулаками, погромами, разрушениями, неистовым буйством?! Вы кончили университет. Стыдитесь! — Глаголев брезгливо поджал губы и фыркнул. — Я имею право говорить от имени рабочего класса России. И наконец — это я говорю всем — ЦК вас не поддержит! Теперь другие времена.