Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

– А мы что, понимаем?

– Думаем, что понимаем! Всё до дыр зачитано, играно-переиграно, режиссёры без устали упражняются.

В антракте литературно-художественного монтажа Ика и Иза провели литературную викторину.

– Чьёй сестрой является краткость? – Иза, затянутая узким бело-красно-синим платьем, азартно выкрикивала вопрос, адрес для ответов соотечественников по интернету. Манила призами – путёвками на будущий карнавал, кассетами с «Судьбой гения». Не пора ли прервать этот растянутый сеанс, пойти куда-нибудь. Да что там пойти – сбежать бы из царства телетеней! Не хватало какого-то толчка, чтобы покинуть утомительные мелькания, собраться с мыслями? Что за напасть свалилась на него, где он сейчас, именно сейчас? Стоял, околдованный. И куда, зачем ему идти ли, бежать? Никуда не спешил, у него не было никакой ближней цели, а экран привораживал, как очаг. Вспомнилась эвакуация, окраина фабричного посёлка, долгие вечера с метельным завыванием ветра, когда жадно вперялся в занимавшийся трескучий огонь печурки, которую, щепя лучинки, разжигал дед. Огонь разгорался ярче, ярче, смотрел в открытую железную дверцу, не в силах отвести глаз.

– Господин Салзанов, господин Салзанов! – кинулись репортёры, – можно ли верить слухам относительно предкризисного состояния…

– Вас на праздник привезли, господа, веселитесь, отдыхайте культурно, – ускользал в VIP-салон Салзанов.

– Какая часть тела отделилась от майора… – вступала Ика, облачённая в красно-синее, с белыми воланами, платье-тунику, – и по главному проспекту какого города прогуливался… да-да, вам надо назвать и проспект, и город. Подскажу: город при царизме был имперской столицей, теперь прозябает… Ответы можно присылать не только по интернету, номер пейджера для русских венецианцев…

– Внимание, третий вопрос, – похлопывала в ладошки Иза, приоткрыв карминный рот, – какой сорт пенного напитка следовало бы дополнительно выпустить пивоваренной компании, чтобы докончить знаменитую фразу-пароль из «Пиковой дамы»? Думаем, господа, думаем, приз – кассета с лентой о трагической судьбе русского фавна, итак, – тройка, семёрка… итак, кто хочет ответить…

– Я-то хочу экономического подъёма, хочу, – отвечал Эккеру со злорадной ухмылкой Мухаммедханов, – вопрос в том, захочет ли кормиться посулами очередного чуда озлоблённый обнищавший народ. Дураков нет, органичное для традиций коллективизма плановое хозяйство разрушено, в либеральную экономику только идеалисты-фанатики вроде вас способны поверить. Вы, Матвей Геннадиевич, и протестантскую этику вдобавок к «Макдональсам» и вороватым гарвардским консультантам вознамерились импортировать? Последствия авантюрного курса ещё расхлёбывать и расхлёбывать.

– Нам, православным, не нюхавшим протестантской этики, экономический либерализм заказан.

– Как же японцы, тайцы? Они – протестанты?

– Но и не православные!

– Разрушено плановое хозяйство, безусловно, обнищал общинный наш народ, факт, и расхлёбывать импорт будем, тоже факт непреложный, однако после констатаций не грех спросить: cui bono? А выгодно это – в мировом масштабе – глобальной стабилизации; подошёл яйцеголовый расфуфыренный Арганов.

И Губерман в демонстративно-небрежной светлой куртяшке с расстёгнутой молнией услышал звон, выпрыгивая из зеркала, охотно откликнулся. – Как просто отнять у народа свободу: её надо просто доверить народу! Мухаммедханов с Эккером зло посматривали на балагура.

Дискуссию смягчил официант, разливавший на столике-каталке из фигурной испанской бутылки Херес.

Однако Губерман не удержался от последнего слова. – Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного.

– Cui bono, cui bono? – пробормотал Ванецкий и потребовал водки.

Мандолина, гитара и бас… аплодисменты.

– Секс на батуте? Забавно, хотя смахивает на аттракцион.

– Так ли, иначе, все сейчас из попсы черпают. В хиреющую образность пора вливать свежую кровь.

– Да, восстание масс и у нас победило, заказало громкую и быструю музыку.

– Под сурдинку и свободу слова прикончили! После гастролей исскусствоведа с мировым именем и разгрома третьего канала…

– Умоляю вас, провокатор он, а не искусствовед, засланный провокатор… заслали, чтобы опрокинул на нас ушат интеллектуальных помоев.

– Провокация удалась! Третий канал и все его записные смельчаки воды набрали во рты.

– Ха-ха, это не вода, кляпы!

Кто любит – тот любим, кто светел – тот и свят, – с небесной мелодичностью внушал из динамика Гребенщиков.

А вот и монтажная находка либретто! – вот и он сам, Гребенщиков собственной персоной, в тёмных очках, живёхонький, располневший, златовласый, с косичкою на затылке; поклонился и тронул струны: полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой… по новым данным разведки мы воевали сами с собой, сами с собой… а земля лежит в ржавчине, церкви смешались с золой… а кругом горят факелы, люди, стрелявшие в наших отцов, строят планы на наших детей… смешались с золой, смешались с золой… нам некуда больше бежать, нам пора вернуться домой…

Гребенщикова сменил массивно-импозантный, с приклеенной причёской, Кобзон – не расста-а-а-нусь с комсомолом, буду вечно молодым…

Выплыва-а-а-ют расписные-е… – неслось из открытых окон; до чего же громко пели на вапоретто…

И колыхалось круговое столпотворение в углу залы; хлопки, как выстрелы, руки, характерно взлетающие из-за голов под крики «асса», «асса»!

– Что, что там?

– Питерский академик перепил, пошёл в лезгинке.

– Что наша жизнь? – голос Ики срывался, – ответьте, – что наша жизнь? Кто рискнёт ответить?

– Ну так как?

– Бесспорно, постмодернизм мёртв!

Фарфоровая японочка в болотном кимоно с драконами обносила суши-сашими на крошечных рифлёных тарелочках; за ней следовала арийская блондинка со стопкой тонких, из рисовой бумаги, салфеток и сосновыми палочками в прозрачных конвертиках.

– Заключительный вопрос, заключительный вопрос, – косясь на часики, торопливо кричала Иза и рубила воздух узкой ладошкой, – вспомните номер палаты, вынесенный в название чеховского рассказа… Ну-ка, любители «Портера»…

– Ещё Чинзано! – Аденька ссутулилась сильней обычного, незаметно для ангела отцепила микрофон, который прятался под лепестком опаловой лилии, приколотой к лямке платья у костлявого, с конопатинками, плеча.

Конферансье с бодливым лбом торжественно объявил. – Как упоительны в России вечера! Исполняет…

Гул одобрения.

Хлопки.

Звон бокалов.

– Фейерверк скоро? – спросил Ванецкий.

Возродившись, Ванецкий и Ук выбрались на солнечный свет из белого пивного шатра с фирменной сине-волнистой маркой: «Балтика» на Адриатике». – С ума сойти! Разве не сногсшибательно? Мы, именно мы, победители в холодной войне! У них всё это и так было, а мы комплексовали, облизываясь. Ура! Европа – наша! И Америка, обе Америки, Северная и Южная для нас открыты, и все Гавайи-Канары-Фиджи, всё – наше! Адим, как сладко чувствовать себя победителем! Ванецкий по-культуристски вскинул сжатые в кулаки и согнутые в локтях неспортивные руки с вяло вспухшими под короткими трикотажными рукавами бицепсами и обернулся, застыл, а Ук поднял над головой плакатик «русские идут». – Ошеломляющая встреча! Сколько раз я видел Венецию, едва закрывал глаза, мечтал о ней, и – вот, вот, смотри, – перед ними плавно изгибалась широкая, запруженная яркими фигурками набережная дельи-Скьявони с уходящими в перспективу белыми пивными шатрами и шеренгами синих биотуалетов. – Гениально, гениально просто, – Ванецкий, вертевший головой, шлёпнул себя по лысине, – варит, ещё варит утомлённая солнцем и ершом башка, красота какая, Адим! Сколько людоедских режимов пережила эта красота, эти извечно тонущие аркады, купола, колокольни?! А режимы… – глазки весело заблистали, – самонадеянный мальчонка-то, ни дна ему, ни покрышки в мавзолейном аду, оказался прав, режим ткни пальцем и – развалится, бывает, как мы недавно счастливо убедились, и тыкать не надо, сам разваливается, если пробивает час. Пожилые японки в панамках и вчерашние арабы в шелковых пиджаках, сопровождаемые молчаливыми жёнами, запелёнутыми в белые шали, слушали, разинув рты.

Из соседнего пивного шатра вышли, судя по оживлённой жестикуляции, тоже воспрянувшие духом Каплун, Айман и Айль, за ними – Гриша Козаковский, Губерман, забинтованный Головчинер…

– Привет, привет, – столкнулся Головчинер с Ванецким. Ну да, сбежал в Венецию из больницы! – на голове повязка, чуть замаскированная картонным бычьим лбом, рожками.

– Умный сосредоточен иногда, а дурак выглядит хорошо.