Руби - Вирджиния Эндрюс

– Неужели ты позволишь, чтобы я сдох от голода посреди болот и труп мой пошел на корм аллигаторам? – простонал дедушка.

Бабушка выпрямилась во весь рост, который был не столь уж велик – всего пять футов четыре дюйма. Но она так гордо вскинула голову, что казалось, в ней никак не меньше шести футов. Подняв руку, она наставила на дедушку указующий перст. Он испуганно попятился.

– Джек Лэндри, ты давно уже мертвец, пища стервятников, – провозгласила бабушка тоном епископа, обличающего еретика. – Возвращайся в свою могилу и оставь нас в покое.

– Да, а ты зато добрая христианка! – кричал дедушка, опасливо отступая все дальше. – Воплощение любви и милосердия. Знай, Кэтрин, ты ничуть не лучше меня! Ничуть не лучше!

С этими словами дедушка повернулся и припустил наутек. Когда его поглотила ночная тьма, бабушка еще пару минут стояла у перил, вперившись взглядом в сумрак, потом опустилась в кресло.

– Бабушка, я могла бы одолжить ему деньги, которые получила за картины, – осмелилась я подать голос.

В ответ она яростно затрясла головой:

– И думать об этом не смей, Руби! Эти деньги пригодятся тебе самой. К тому же он их все равно пропьет.

Это ж надо додуматься… – пробормотала она чуть погодя, обращаясь скорее к себе самой, чем ко мне. – Прийти сюда и потребовать денег… Да, у этого человека не осталось ни капли совести…

Бабушка долго вздыхала, покачиваясь в кресле. Наконец она задремала. Я смотрела на нее и думала: какие жестокие вещи проделывает с людьми жизнь! Два человека, которые некогда были полны любви, не выносили разлуки, целовались и шептали друг другу нежности, ныне, словно два дворовых кота в ночи, шипят и выпускают когти друг на друга.

Стычка с дедушкой Джеком привела бабушку в полное изнеможение. Она была настолько обессилена, что смогла добраться до кровати только с моей помощью. Когда она уснула, я еще долго сидела у ее постели. На щеках бабушки рдели багровые пятна, лоб был усеян бисеринками пота. Грудь поднималась и опускалась так тяжело, что я боялась, сердце ее не выдержит подобных усилий и разорвется.

В ту ночь я плохо спала, опасаясь, что утром не застану бабушку Кэтрин в живых. Но к счастью, сон подействовал на нее благотворно. Утром меня разбудил звук ее шагов. Она спешила в кухню, чтобы приготовить завтрак и приступить к новому трудовому дню за ткацким станком.

Пока что покупателей не было, но мы продолжали ткать одеяла и полотенца в расчете на новый туристический сезон. К тому же бабушка обменивала полотенца на пальмовые листья, из которых мы мастерили шляпы и веера. Иногда она варила побольше гумбо и меняла на дубовый луб, из которого мы плели корзинки. Порой нам нечего было предложить в обмен на материалы для наших поделок, и тогда бабушка залезала в свой таинственный сундук и извлекала какую-нибудь ценную вещь, некогда полученную от благодарного пациента в дар за избавление от болезни или злых духов.

В этот трудный период произошел еще один случай, благодаря которому бабушка воспрянула телом и духом. Как-то раз почтальон доставил нам красивый светло-голубой конверт с кружевными узорами по углам. На конверте значилось мое имя. Письмо при шло из Нового Орлеана, вместо обратного адреса стояли два слова: «Галерея Доминик».

– Бабушка, я получила письмо из новоорлеанской галереи! – закричала я, со всех ног припустив к дому.

Глаза бабушки, сидевшей в кресле-качалке, озарились радостью.

– Давай-ка, открывай скорее!

Дрожащими от нетерпения пальцами я разорвала конверт. Из него выскользнул банковский чек на двести пятьдесят долларов и короткая записка:

Поздравляю с продажей одной из Ваших картин. Прочие Ваши работы также вызывают интерес. В ближайшее время намереваюсь нанести Вам визит и познакомиться с новыми произведениями.

Искренне ваш,

Несколько мгновений мы с бабушкой Кэтрин не могли сказать ни слова и лишь глядели друг на друга. Потом она просияла такой счастливой улыбкой, какой я не видела на ее лице никогда прежде. Закрыв глаза, она прошептала короткую благодарственную молитву. Я тем временем недоверчиво таращилась на чек, словно опасаясь, что он растает у меня в руках.

– Бабушка, неужели это правда! Двести пятьдесят долларов! За одну картину!

– Я говорила тебе, что так будет! Говорила! – повторяла бабушка. – Интересно, кто ее купил? Он не написал?

Я покачала головой.

– Ну, это не важно, – продолжала бабушка. – Главное, теперь твоя картина будет висеть в доме какого-нибудь богатого человека. Его друзья, тоже богатые креолы, увидят ее и пойдут в галерею, чтобы посмотреть другие твои работы, узнать, кто ты. А там этот самый Доминик расскажет им о художнице Руби Лэндри, – заключила она, сияя.

– А теперь слушай меня внимательно, бабушка, – произнесла я непререкаемым тоном. – На эти деньги мы с тобой будем жить. Я не хочу, чтобы ты прятала их в сундук, на будущее.

– Может, какую-то часть нам и придется потратить, – кивнула бабушка. – Но и приберечь что-нибудь тоже необходимо. Очень скоро тебе понадобятся деньги на дорогу, на приличную одежду и обувь.

– На какую дорогу, бабушка? – удивленно спросила я.

– Ты должна отсюда уехать. И сделаешь это, – веско изрекла она. – А сейчас надо хорошенько отпраздновать твой успех. Думаю, гумбо с креветками – самое подходящее блюдо для такого случая. А на десерт… – бабушка помедлила в задумчивости, – а на десерт я, пожалуй, испеку королевский торт.

Этот торт с разноцветной сахарной глазурью я любила больше всех бабушкиных кулинарных шедевров.

– Пригласим на обед миссис Тибодо и миссис Ливадис, – продолжала бабушка. – Буду хвастаться моей талантливой внучкой, пока они обе не лопнут от зависти. Но прежде всего сходим в банк, получим деньги по чеку.

Впервые за несколько месяцев я ног под собой не чуяла от радости. Я видела, как счастлива бабуш ка, и это делало меня еще счастливее. О, если бы толь ко я могла поделиться этой радостью с Полом! Все лето я видела его только в церкви и один-единственный раз – в городе, когда ходила за продуктами. Выйдя из магазина, я увидела Пола: он сидел в отцовской машине, которая стояла напротив, у банка, и смотрел в мою сторону. Я надеялась, он улыбнется, но в это мгновение из дверей банка появился его отец, и Пол резко отвернулся. Машина сорвалась с места. К моему великому разочарованию, Пол даже не оглянулся.

Мы с бабушкой отправились в город обналичить чек. По пути заглянули к миссис Тибодо и миссис Ливадис и пригласили их на праздничный обед. Когда мы вернулись, бабушка принялась за стряпню с давно забытым пылом. Я помогала ей готовить и накрывать на стол. Бабушке очень хотелось произвести впечатление на своих подруг, и она поместила посреди стола пачку двадцатидолларовых купюр, перевязанную красной шелковой лентой. В ответ на удивленные расспросы наших гостий она с гордостью поведала, каким образом я получила эти деньги. Сказать, что миссис Тибодо и миссис Ливадис были поражены, означало не сказать ничего. Многим в нашей бухте и за месяц не удавалось заработать таких денег.

– Меня это ничуть не удивляет, – заявила бабушка. – Я всегда знала, что Руби станет знаменитой художницей.

– Ох, бабушка, пока до этого еще далеко, – пробормотала я, смущенная всеобщим вниманием.

– Ты на верном пути и непременно станешь известной, только подожди, и увидишь, – предрекла бабушка Кэтрин.

После этого все принялись за гумбо. Разговор перешел на различные кулинарные рецепты. Удивительно, сколько существует рецептов приготовления гумбо, думала я. У каждой женщины в нашей бухте есть свой рецепт. Меня забавляло, с какой горячностью бабушка и ее подруги отстаивали ту или иную комбинацию ингредиентов, способ получения наилучшего ру. Застольная беседа стала еще оживленнее, когда бабушка достала домашнее вино, которое берегла для особых случаев. Одного бокала хватило, чтобы голова у меня пошла кругом, а щеки зарделись. Но бабушка и ее подруги опрокидывали бокал за бокалом, словно это была вода.

Вкусная еда, вино, веселые голоса и смех напомнили мне те счастливые вечера, когда мы с бабушкой вместе ходили на вечеринки и гулянья. Больше всех праздников я любила тот, что назывался «Цыпленок для новобрачных». На этот праздник каждая женщина приносила цыпленка, чтобы в доме молодой четы всегда царило изобилие. Столы ломились от угощения, играла музыка, все танцевали и веселились. Бабушка Кэтрин, целительница и знахарка, всегда была на таких сборищах почетной гостьей.

Когда мы съели торт, запивая его густым, крепким каджунским кофе, я попросила бабушку и ее подруг перейти на галерею, а сама принялась убирать со стола и мыть посуду.

– Нет-нет, мы не позволим виновнице торжества делать грязную работу! – возразила миссис Тибодо, но я настояла на своем.

Покончив с уборкой, я вспомнила про пачку купюр, по-прежнему лежавшую на столе, и спросила бабушку, что с ней делать.