Орбинавты - Марк Далет

— Университет не подчинен городским властям и находится под непосредственной защитой короны, — продолжал Алонсо демонстрировать обществу свои познания. — В нем действуют собственные законы. Туда принимают людей самых разных вероисповеданий и сословий, ибо королю нужны грамотные люди и ученые, а католики благородного происхождения в большинстве своем не слишком рьяно стремятся к знаниям.

Мануэль покраснел, но возражать не стал. Он прекрасно знал, насколько соответствуют истине эти слова. Среди дворян Росарио была исключением. Свою страстную любовь к чтению она не сумела передать даже родному сыну. Довольствовалась уже тем, что он умеет читать и писать. Книги его почти не интересовали. Правда, Мануэль любил истории о приключениях, когда их пересказывала матушка, но сам к чтению не тянулся. Это занятие наводило на него скуку, однако полностью избежать его Мануэль не мог, ведь стихосложение являлось одной из семи рыцарских добродетелей[22].

Начав недавно ухаживать за Долорес де Сохо, Мануэль попросил мать пересказать ему на кастильском языке содержание лучших сонетов Петрарки. После чего использовал красочные метафоры великого флорентинца, сочиняя собственные стихи. Особым изяществом они не блистали, но Долорес их одобрила.

— Сегодня в Саламанке преподает еще один удивительный человек, — сообщил Алонсо. — Он считается гордостью университета, несмотря на то что открыто исповедует иудаизм и даже является раввином.

— Этого не может быть! — воскликнул Хуан, и Мануэль отметил, что впервые услышал его голос.

— Но это так, — возразил Алонсо. — Его зовут рабби Авраам Закуто. Это один из самых выдающихся авторитетов нашего времени в области астрономии. Он усовершенствовал астролябию и астрономические таблицы. Помните, дядюшка, рассказ дона Луиса Сантанхеля о Кристобале Колоне, который намерен открыть морской путь в Индии? Кажется, он сказал вам, помимо прочего, что Колон пользуется таблицами Закуто. Точно так же поступают бесстрашные португальские мореходы, находя эти таблицы намного более точными, чем все другие.

— Если церковь решит покончить с этим раввином, никакие таблицы его не спасут, — вполголоса высказался Хуан, после чего опять замолк и больше в течение обеда не произнес ни слова. Он казался чрезвычайно раздраженным, но не было понятно, что именно является объектом его раздражения — церковь или раввин-астроном.

— Наш Алонсо когда-нибудь переедет в Саламанку и откроет там книжную торговлю. Магистры и студиозусы будут покупать у него книги, но не раньше, чем он их все прочтет сам. Такова его мечта! — изрекла Матильда.

— Почему ты так уверена, сестрица, что его привлекает в Саламанку именно университет? Может быть, все дело в куртизанках, которыми этот город славится не меньше, чем светилами науки и теологии? — пo виду Энрике было ясно, что он очень доволен своей шуткой.

В ответ Алонсо одарил кузена взглядом, которым смотрят на городского сумасшедшего, и замолчал столь демонстративно, что разговор постепенно перешел на другие темы.

Гардели очень часто мылись. Огромную бадью с горячей водой и ароматными благовониями каждый день втаскивали и в комнату Мануэля. Вскоре он обнаружил, что ежедневные омовения — весьма приятное занятие, да и самочувствие после них заметно улучшалось. Обратив внимание на то, что обитатели дома моют руки перед каждой трапезой, он стал следовать их примеру. Как объяснил словоохотливый Энрике, такая чистоплотность чрезвычайно распространена среди мусульман и иудеев, и даже те из них, что перешли в христианство, продолжали придерживаться этих привычек.

Мануэлю пришло в голову, что доносчик Марио мог даже не наблюдать за дымоходом аптекаря, обидевшего его тем, что человечество еще не изобрело средства от бородавок. Ему вполне достаточно было указать инквизиции на то, что Толедано регулярно моет руки перед едой, а также перед изготовлением лекарственных снадобий.

«Теперь, когда я привык, благодаря новым друзьям, хранить в чистоте свое тело, меня и самого можно обвинить в тайном следовании нехристианским вероучениям», — думал молодой идальго, сидя на своей любимой скамейке во внутреннем дворике перед цветущим лимоном. И вдруг заметил, что справа от него стоит Алонсо. Как обычно, Мануэль не слышал, как тот вошел в патио.

— Как ваша голова? — тихо спросил Алонсо.

— Благодарю вас, значительно лучше.

Плотные листья мирта и лимона постепенно становились еще темнее, чем обычно, обволакиваемые наступающим вечером. Алонсо стоял в лунном свете и молчал.

— Я принимаю ваше предложение защитить в случае опасности моего деда, — произнес он наконец. И после долгой паузы вдруг добавил: — В такие тихие и лунные вечера на память приходят сказки Шехерезады.

— Шехерезады? — непонимающе переспросил Мануэль.

Алонсо присел на край скамьи.

— Вы говорили о своей матушке, ни разу не упомянув отца, — молвил он.

— Мой отец погиб.

— А мой — умер от болезни.

— Я единственный сын у своей матери, — признался Мануэль неожиданно для самого себя.

— Я у своей тоже.

Некоторое время помолчали, дав соловью возможность довести руладу до конца.

— Кто такая Шахерезада? — спросил Мануэль.

— Она была женой халифа. Каждую из предыдущих жен он казнил после первой же брачной ночи. Но не Шахерезаду, потому что она по ночам рассказывала ему разные истории, всегда обрывая их на самом интересном месте. Халифу хотелось узнать продолжение, и поэтому жена оставалась жива.

— Хм… интересно. И о чем же были эти истории?

— О самом разном. В них было много чудесного. Это истории о мореходах, купцах, иногда о рыцарях, о прекрасных девушках, о превращениях, о волшебных предметах, о пещерах с сокровищами, о всемогущих духах, исполняющих желания людей, которые случайно получают над ними власть.

— Вы сказали «о мореходах, купцах, иногда о рыцарях». А наши истории всегда рассказывают только о рыцарях. Не могу представить себе романса или баллады о купце. — Сказав это, Мануэль с опозданием сообразил, что его слова могут быть обидны для собеседника. Ведь Алонсо и был купцом. В Гранаде он торговал книгами, здесь — тканями и одеждой.

Мануэль никак не мог придумать, как бы смягчить впечатление от своих необдуманных слов, но тут заговорил Алонсо, и в его голосе не было никакой обиды:

— Я понимаю, что вам, вероятно, с детства внушали, насколько важно так называемое благородное происхождение.

— О нет, напротив! — горячо возразил Мануэль. — Отец всегда учил меня, что в людях следует ценить верность и благородство характера, а не происхождение.

— И все же торговцы не могут быть для вас героями волшебной истории, не так ли? А слышали ли вы что-нибудь о Николо, Маттео и Марко Поло?

— Имя Марко Поло звучит знакомо. Об остальных не слышал.

— Остальные — это его отец и дядя. Все трое были купцами из Венеции. В поисках новых торговых путей они добирались до самых краев земли. Благодаря их путевым запискам, мы знаем о землях Великого хана, о Бухаре, о Катае.

— Да, это в высшей степени храбрые и достойные люди, — поспешил согласиться Мануэль, но Алонсо не унимался:

— Они не только добирались до отдаленных стран, но и изучали обычаи и уклад жизни чужестранцев. Будь же на их месте дворяне, рыцари, они смогли бы добраться так далеко только в результате войны, уничтожая, а не изучая, покоряя, а не налаживая связи. И тем не менее вы, скорее всего, считаете торговлю низким занятием, разве нет?

Мануэлю не хотелось отвечать на этот вопрос. Он действительно так считал.

— Между тем, — продолжал Алонсо, который, похоже, правильно понял причину молчания собеседника, — Флорентийской республикой уже полвека управляют торговцы, представители банкирского дома Медичи. Вы, вероятно, знаете, какого расцвета достигли там искусства, литература и науки за эти полвека. Может быть, до вас доходили такие имена, как Андреа дель Веррокьо и Сандро Боттичелли?

— О да, конечно. Моя матушка когда-то была во Флоренции, и с тех пор она мечтает снова побывать там.

— Тогда передайте ей, что сейчас не самое подходящее для этого время. В последние годы там очень усилилось влияние одного талантливого монаха-проповедника по имени Джироламо Савонарола. Каждый день этот доминиканец, уверенный в том, что его лично наставляет Иисус, говорит в своих проповедях, что искусство и красота несовместимы с благочестием, и на многих флорентинцев его слова производят сильное впечатление. А сейчас, если умрет глава республики Лоренцо Великолепный, трудно сказать, что сможет сдерживать влияние Савонаролы.

— Разве Лоренцо Медичи угрожает смерть? — удивился Мануэль.

— Восьмого апреля его неожиданно свалила неведомая медикам болезнь.