Орбинавты - Марк Далет

Мануэль задумался. То, что говорил Алонсо, одновременно казалось и не казалось просто словесной игрой.

Мой мир как сумма моего индивидуального опыта… Это не было похоже ни на учение альбигойцев, ни на тезисы их противников. Это вообще не было похоже ни на что, слышанное ранее.

— К тому же, — продолжал Алонсо, — мой мир — это не только то, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю, но и те чувства и мысли, которые рождаются во мне в ответ на то, что я вижу, слышу и так далее. Так, например, зрелище огромного католического войска, артиллерийских орудий, вооруженных с ног до головы всадников-рыцарей и пеших солдат-ополченцев может вызвать в вас восторг и гордость за свою страну, а во мне — страх за моих близких и ощущение стыда за христиан. Разве это не означает, что нам снятся пусть и похожие, но все же разные миры?

Мануэль молчал, ошеломленный услышанным.

— Но я должен отметить, — продолжал развивать свою мысль Алонсо, — что определенное сходство между нашими мирами всегда будет присутствовать, ведь вы — человек, и я — тоже, а это и означает некоторую близость нашего восприятия. Согласитесь, запах валерианы вызовет в человеке и в кошке совершенно разный отклик. Человек, в отличие от скворца, вряд ли способен углядеть в земляном черве вкусный завтрак.

— Но погодите же! — не выдержал Мануэль. — До сих пор мне казалось, что вы шутите, хоть я и не понимал, почему мой вопрос заставил вас так долго и необычно шутить. Но теперь мне кажется, вы действительно считаете, будто этот мир существует лишь в нашем воображении. Вы действительно так полагаете?

— Ну что вы! — запротестовал Алонсо. — Да я понятия не имею, что такое мир. Я только объясняю вам, что мы ничего о нем не знаем. И альбигойцы о нем ничего не знали, и католики ничего не знают, и мусульмане, да и все остальные. Мы даже не знаем, существует ли он на самом деле. Мы только можем сказать, что мы что-то воспринимаем, причем каждый видит что-то свое, и все эти воспринимаемые миры в какой-то степени похожи и не похожи друг на друга. Если подытожить, я хочу лишь сказать, что мир напоминает сон. Особенно когда мы вспоминаем нечто, что когда-то было и чего уже нет. Разве не точно так же мы вспоминаем привидевшееся нам сновидение? Еще несколько недель назад полумесяц на башне Комарес в Альгамбре был для меня чем-то зримым и реальным. Но через какое-то время на его месте будет возвышаться крест, и полумесяц будет восприниматься как нечто, принадлежащее лишь сфере воспоминаний. Туманных воспоминаний. Как сюжет сновидения.

Мануэль слушал как завороженный, и перед его глазами стоял уже изрядно потускневший за последние годы образ отца.

— Да, — совсем тихо добавил Алонсо. — Я действительно считаю, что мир похож на сон. Но является ли он сном — этого я не знаю.

Двор с садом были погружены в темноту, которую здесь и там робко трогал лунный свет. Молодые люди говорили приглушенными голосами, чтобы не разбудить спящих в доме.

— Если мир все же является сном, и каждому снится свой собственный мир, то все вопросы о том, кто его сотворил, отпадают, — произнес Алонсо. — Мой мир сотворил мой ум, а ваш мир — ваш ум.

— Да, вы правы. Но если это действительно так, то, значит, вы мне снитесь. А я снюсь вам. Так кто же из нас сновидец, а кто — персонаж сна? Кто из нас существует на самом деле?

— Я могу лишь предполагать, но отнюдь не претендовать на знание ответа на этот вопрос.

— И каково же ваше предположение?

— Я думаю, — ответил Алонсо, — что в каком-то смысле мы оба существуем, а в каком-то другом смысле мы оба лишь персонажи снов. Причем не только так, как вы только что сказали. Я не только персонаж вашего сна. Я и себе самому тоже только снюсь.

— Если вы себе снитесь, то кто же тот, про которого вы сказали «себе самому»? — удивился Мануэль.

— Это, пожалуй, вопрос, на который персонаж сна ответить не в состоянии. Давайте обратимся к опыту наших малых снов, тех, что видятся нам по ночам. Ведь в отношении их мы оба согласны, что это лишь иллюзорные видимости, которые рассеиваются после пробуждения.

— Хорошо, — сказал Мануэль.

— Скажите, вам никогда не снилось, что вы кто-то другой. Что вы не Мануэль?

Саламанкский идальго вздрогнул. В последнее время такие сновидения посещали его довольно часто.

— Да, это иногда случается.

— Вы можете вспомнить один такой сон?

— Вы хотите, чтобы я его рассказал?

— Как вам угодно. Это не главное. Я буду вам признателен, если вы просто скажете, как вас звали в этом сне.

— Обычно в таких снах я даже этого не знаю, но недавно мне приснилось, что меня зовут Равакой. Совершенно несуразное имя.

— А своих родителей и знакомых в этом сне вы помнили?

— Нет, у Раваки была совершенно другая жизнь. Сейчас уже не помню подробностей, но у меня даже не было ощущения, что я живу в Кастилии.

— А потом вы проснулись и поняли, что вы не Равака, а Мануэль?

— Да, разумеется, — кивнул саламанкский идальго.

— Скажите, в том сновидении вы, то есть Равака, имели хоть какую-то возможность понять, что Раваки на самом деле нет, что он только снится Мануэлю.

— Ну, когда я проснулся…

— Нет-нет, в самом сне, — пояснил Алонсо, — до того, как вы проснулись. Как мог Равака понять, что его на самом деле нет?

— Э-э… мне могло присниться, что я все-таки Мануэль.

— Но это был бы уже новый сон, — мягко возразил Алонсо. — Подумайте над этим вопросом, дон Мануэль. Могли ли вы, не прекращая осознавать себя Равакой, понять, что Раваки на самом деле не существует? И может ли Равака, не перестав быть Равакой, понять, кому же он снится?

— Вероятнее всего, нет, — признал Мануэль.

— А если теперь мы допустим, что то, что с вами происходит сейчас, — это тоже сновидение, в котором вы осознаете себя Мануэлем, то можете ли вы, не прекращая осознавать себя Мануэлем, убедиться в иллюзорности Мануэля? Быть может, для этого вам необходимо открыть в себе способность быть не только Мануэлем, но и кем-то еще? Как бы выйти за собственные рамки?

Молодой идальго молчал.

— Вы хотите подумать, — то ли спросил, то ли констатировал Алонсо. — У вас будет для этого время. Завтра вам предстоит длинный день. Надеюсь, вы хорошо отдохнете нынче ночью.

— Благодарю вас за пожелание и за весь этот разговор. Желаю вам всяческого процветания и безопасности всех, кто вам дорог, Алонсо.

— А я, — медленно и очень отчетливо произнес странный мориск, — желаю вам никого не убивать. Если же это окажется неизбежным, то я желаю вам научиться хотя бы не радоваться чужой гибели. Даже в разгаре сражения.

Алонсо тихо покинул внутренний дворик, не дожидаясь ответа.

Наутро Мануэль тепло попрощался с семейством Гардель и отправился в долину Гранады. По дороге он воображал себя Равакой, отчего испытывал необъяснимое ощущение свободы.

Глава 4

Густо-черная вязь, шум ушедшего века —То несметное воинство пробует реку.И во мраке встает покоренный Багдад,Всех столиц богоданных оставленный брат.

Два всадника сорвались с места и помчались навстречу друг другу. Католический рыцарь, чье лицо было скрыто опущенным забралом, первым поднял длинное тяжелое копье. На его плаще и на попоне его лошади красовались кресты святого Георгия, покровителя ордена Монтесы: две красных полосы, пересекающие друг друга строго посередине, и обрамляющие их четыре жирные черные лилии.

Смуглолицый соперник рыцаря приготовил свое оружие мгновением позже. Мускулистая рука в перчатке, достигавшей локтя, твердо держала древко.

Никто не вмешивался, соблюдая традиции рыцарских турниров. Каждая сторона подбадривала криками своего воина, но что-то в интонации мавров подсказывало Мануэлю, который наблюдал за происходящим вместе с тысячами других кастильцев и арагонцев, что они ни на секунду не сомневаются в победе своего воина. За спинами мавров распластался на холмах силуэт стен и башен Гранады. Солнце, внезапно вынырнувшее из-за покрытых снегом горных вершин, заблестело на поднятых наперевес копьях.

— Арагонец зря принял вызов, — прошептал рядом с Мануэлем Гильермо Энтре-Риос. — Этого сарацина мы уже видели не раз. Смотрите, какой здоровяк! И забрала никогда не опускает. У него чудовищный удар! Выбить его из седла еще никому не удавалось. С ним может справиться только такой герой, как дон Алонсо Агиляр, но их высочества не позволят, чтобы высокородный кастильский гранд скрестил меч с простым сарацинским всадником.

— Как зовут этого верзилу?

— Все называют его Тарфе, хотя вообще-то у него, как и у всех мавров, длинное и совершенно незапоминающееся имя.