Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Драго пробрал леденящий ужас. Сейчас все решится. Отступать некуда. Жизнь или смерть! Как карта ляжет… И вся судьба.
Цыган сдвинул брови.
Карты стали такими, что не опишешь – держать в руках их было больше невозможно. Драго положил их перед собой, твердо запомнив, какая сверху, какая снизу. И накрыл ладонью.
Черт – с оттопыренной нижней губой – дергал себя за козлиную бороду и медлил с заходом, очевидно, вспоминая, какие карты вышли. Наконец, он решился.
Пиковый валет.
Этой масти у Драго не было. Он побил вальта мелким козырем. На руках остался король бубей – самый необычный из карточных монархов. Корону ему заменяла чалма, а одежду украшали мусульманские полумесяцы. Он был больше похож на арабского шейха.
Теперь все зависело от того, с чего сходит черт – влистит, не влистит?
Драго облизнул пересохшие губы и взглянул на него: «А что, если я… не дожидаясь…», но рогатый опять уловил его мысли.
– Если что, я бессмертный, – сказал он серьезно, как финансист, объявляющий возможному деловому партнеру свой капитал.
– Ходи уже, – произнес цыган.
Черт зашел по бубям.
Драго молча перевернул свою последнюю карту картинкой вверх.
Он почти не помнил, что было дальше. Посрамленный черт исполнительно довел цыгана до выхода из пещеры. И камни донес.
Оказавшись на поверхности, Драго ощутил себя так, словно вырвался с того света. Он вытряхнул из волос песок и посмотрел на черта:
– Прощай, Заика! Или как тебя звать?
– Бэнг, – ответил рогатый.
– Не рядись больше бабой. Нно-о, Сэрко! Нно-о!
В небе сиял тонкий месяц. С речки веяло холодом. Драго сменил галоп на неспешную рысь, и только тогда пришло осознание, что этой ночью он балансировал на самом краю бездны. И он – устоял! Ничего не приобрел, зато спасся. Избавленье – уже триумф.
В груди трубили фанфары, ветер разметал вороные кудри. В холщовой сумке, притороченной к стременам, болтались волшебные голубые камни. Вперед! Победа! Драго казалось, что теперь он сможет жить вечно.
Подковы стучали. Цыган ехал тем же путем, что и утром, но совсем иные песни гремели внутри него. Он был пьян от удачи, и если бы Драго в ту минуту спросили: «Что ты делал всю прошедшую жизнь?», он бы, не задумываясь, ответил: «Терял время».
Все вокруг населяла богиня ночь. Лес мрачно аукался. В зияющих дуплах дышали призраки. Дикие камни раскрыли рты. У потресканной кладки безмолвной плотины вода смеялась, как будто русалка. Одинокий всадник летел над рекой. Высокие звезды мерцали в небе.
Глава семнадцатая
Явир мануша пэ манушэндэ нанэ похожа[40].
Глухая Брия поднималась от реки с самоваром. Драго приближался к ней сзади, разогнавшись во весь опор. Он не знал, что у Брии проблемы со слухом, и думал, что она посторонится сама, но цыганка продолжала неспеша пе реставлять босые ступни по пыльной дороге, погруженная в свою глухоту, как рыбка в аквариум.
– Эй! Отойди! – зычно крикнул Драго, но проще было докричаться до Солнца, чем до Брии. Цыган обогнал ее, не сбавив темпа, и она от неожиданности уронила самовар. Драго слышал ее перепуганный вскрик, но даже не обернулся. У него имелись дела поважнее!
Было раннее погожее утро. Между цэрами сновали молодухи. Подолы их кричащих юбок вымокли от росы. Остальные все еще спали.
Сорока, увидев Драго, мигом забыла про свой костер, который она безуспешно пыталась развести уже несколько минут, и бросилась навстречу всаднику со словами:
– Муша пришел в себя.
– Правда?! Он говорит?
– Да.
– Что с ним стряслось?
– Он ничего не помнит. А как Заика? Ты ее видел?
Драго, не ответив, прошел в шатер, где на толстой перине покоился старик Христофоров. Ноги и руки Муши были по-прежнему парализованы. Речь давалась ему с трудом. Даже зрачки он перемещал из последних сил.
Рядом с лежанкой хозяйка поставила ржавое корыто, чтобы старик не ходил под себя, но и с этим ему надо было помогать.
Вид человеческой немощи обычно вызывает у родных страждущего жалость, однако Драго охватили досада и злость. Он предпочел бы, рискуя жизнью, изрубить в куски три версты Заик, чем смотреть, как хворает дед. Цыгану казалось, что тяжелый недуг, сделавший Мушу беспомощным и бесстыжим, унизил всю их семью.
– Старик? – негромко окликнул он.
Седая голова повернулась к внуку. Тот врос в землю как вкопанный – за минувшие сутки Муша постарел лет на двадцать с гаком. Кожа почернела, щеки ввалились.
С трудом приподняв распухшие веки, Муша различил лишь неясный смазанный силуэт и узнал в нем старшего внука, лишь когда Драго подсел к изголовью и поправил осторожной рукой подушку:
– Не высоко?
– Нормально, – выговорил старик.
– Туда-сюда?
– Туда-сюда, – Муша попробовал улыбнуться. – Сердце как в воде плавает.
– Ну что же, выплывем. Ты поспал? Сон – это сила.
– Я боюсь… спать.
– Сны не кусаются.
– Все равно…
– Думаешь – не очнешься?
– Это было бы счастьем…
– Не дай Боже! Что ты говоришь!
– Погоди. Я боялся заснуть, потому что не хотел пропустить твой приезд. Мне надо рассказать тебе нечто важное, пока язык еще ворочается у меня во рту. То, что я увидел, это… ну гибель! У меня кровь стала в жилах как неживая.
– Мне сказали, что ты ничего не помнишь…
– Я скрыл от них правду. Может, им и не надо знать… Я хочу посоветоваться с тобой… Потом сами решайте.
– Чего решайте? – в шатер сунул голову Какаранджес, но Драго посмотрел на коротышку с такою строгостью, что тот мгновенно ретировался, задраив полог, как ни в чем не бывало.
– Хочешь поесть? – спросил Драго у деда.
– Дай мне воды. Как твоя поездка? Ты ездил к знахарке?
– Она… не смогла ничем помочь.
– Дай бог ей здоровья! – опрометчиво сказал Муша. – Главное – ты вернулся. И Буртя рядом. Самое большое счастье для меня – это когда мы все вместе. Теперь я спокоен. Слушай!..
Устав от болтовни, старик Христофоров оставил костер, за которым Кирилешти увлеченно травили байки о мулях и прочей нечистой силе. Муша испытывал большой прилив радости от того, что наконец-то сосватал Драго. Это чувство не давало ему заснуть. Он уже воображал первых правнуков и душевно умилялся своим мечтам. Прожитая жизнь представлялась цыгану протяженной горой, на которую он взошел и теперь ночевал на ее вершине, не горя никаким желанием, кроме как никуда больше не спешить и отдыхать в мире и покое.
Из-за круга цэр ветер принес ему обрывки старинной цыганской песни, которой Муша
