Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажи вашим, чтобы все шли на сходку.
Муравьед, удивленный подобным тоном, возвысил одну бровь над другой. Драго этого не заметил и мимоходом поинтересовался:
– А коня моего пасут?
– Кто ж его станет пасти, кроме тебя?
– Это всем важно. Правда. Клянусь своим счастьем! Собирай всех на сходку!
Это было продолженьем ошибки. Цыгане на дух не переносят, когда им указывают, что надо делать.
– Ты не больше цыган, чем я, – с гордостью изрек Муравьед.
Только сейчас Драго, казалось, рассмотрел собеседника.
– Не в службу, а в дружбу, – механически исправился он, но глаза его уже наблюдали удаляющуюся Муравьедову спину. Звать мужиков на совет побежал внук Евграфа – Бимбай, тогда как сам Граф, мучаясь неразрешимостью проблемы, жевал в одиночку табак и невесело повторял: «Ох, дело. Ну, дело».
Глава девятнадцатая
Ваш ромэстэ сарэ дрома биударэнгирэ[42].
Какое горе стряслось с дедом Мушей! Мне страшно стало, как быстро может измениться жизнь – всего несколько часов назад мы пировали и веселились, а сейчас вокруг тревога и слезы. О помолвке уж никто и не вспоминает, и, если честно, я сама забыла о ней.
К вечеру все средства помочь Муше испробовали, и Драго собрался к Заике. Ох, и испугалась же я! Смогла бы я пойти к колдунье? Повели бы меня ноги? Ох, Драго, Драго.
Я места себе найти не могла, пока мама не назначила меня с Мушей сидеть. Смотрю я вокруг, и с души воротит – семья моя в тревоге, дедушка Муша как мертвый лежит, а жальче всего маленького Буртю – сидит он возле дедушки и тихо слезы льет. Что моя тревога против его горя! А противный коротышка ходит по шатру, путается у всех под ногами и бубнит:
– Чуяло мое сердце, а никто меня не слушал. Не верят Какаранджесу, не верят в приметы. Змея, сны, один хор мертвых чего стоил. А Какаранджес знал! Чума на оба ваших дома!
Буртя, как услышал, так заплакал уже навзрыд:
– Деда!!!
– Поздно! Не слушали Какаранджеса! Может, хоть ты, Буртя, научишься ценить мудрость!
Я была готова его убить, правду говорят – одному гостю рад, а другой гость – настоящий враг. К счастью, мама увидела, кто мутит воду, и напустилась на него:
– Так, Какарашка, или как тебя там, хоть ты и гость, а ребенка в моем шатре не позволю мучить!
– Буртя, успокойся. Очнется дедушка, не понравится ему, что ты по нему, как по покойнику, слезы льешь. Слышишь?
Слышал Буртя, не слышал, а хлюпать носом стал тише, и когда мама уложила всех спать, он попросил меня:
– Можно я с тобой буду сидеть?
– Можно. Только, чур, не реветь. И помогать мне будешь, если понадобится.
Очнулся дед Муша ближе к рассвету, внука он не сразу узнал, и в глазах у него такой затаенный ужас поселился, будто он черта видел. Но всем нам немного полегчало – пусть не говорит, не двигается, но уже точно живой. И от сидения моего толк появился – то воды поднести, то отвару подать, то тряпку на лоб намочить. И лакомств никаких не жалко, да только что уж там, больной и золотому стулу не рад!
Драго приехал утром грязный и оборванный, сел к деду на перину, поговорил с ним секретно и снова умчался по делам. Дед Муша наконец заснул. Не просто лежал без движения, а по-настоящему уснул. И маленький Буртя тоже с ним свалился. Вдвоем на одной перине. Свататься приехали, а кто теперь об этой свадьбе вспоминает, кроме меня?
Никто им не мешал. Отца позвали на срочную сходку, а мама ушла в деревню гадать. Удивительно, но я даже не встревожилась из-за этой внезапной сходки, просто я уже устала бояться. Двое суток боюсь, куда уж больше?
Перед ужином отец перековал коня Драго и проверил упряжь. Мама починила его одежу. Узелок собрала с едой. Замечаю я, как будто в дорогу его снаряжают, а мне никто и слова не говорит. Я хожу, всем в глаза заглядываю, а спросить смелости не хватает. Неужели так все и кончится? Гулумба ли накаркала, я ли не угодила? Может, раздумал он? Неужто в руках снег растаял?
Внезапно все разошлись по своим делам, даже маленький Буртя куда-то убежал, хотя до последней минутки цеплялся за штаны Драго. Я варила кашу, поглядывала в сторону Драго, не ждала и все-таки всем сердцем надеялась, что он подойдет ко мне.
Драго подошел, был он хмурый и серьезный.
– Присмотри за Буртей, – сказал он как бы нехотя.
– Присмотрю. Надолго ты?
– Как Богу будет угодно. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем я достану снадобье для деда. О себе я не беспокоюсь, о тебе тревожусь. Справишься?
– Справлюсь.
Драго помолчал и продолжил, хоть и видно было, что нелегко ему дались эти слова:
– Воржа, мне важно, чтобы я вернулся не на пустое место.
Я посмотрела в его глаза черные и твердо сказала:
– Не вернешься ты на пустое место.
Драго весь стал мягче – и лицо, и глаза. Он улыбнулся и сказал уже другим, теплым голосом:
– Я бы хотел оставить тебе подарок, чтобы он всегда был с тобой. Чтобы он тебя, как солнышко, грел. Если станет грустно тебе в разлуке, ты на него взглянешь и про меня вспомнишь. Только я не знаю, какой подарок…
– Он у меня уже есть, – улыбнулась я и дотронулась до монетки на шее.
Драго покрутил монетку и сказал:
– И славно. Герцог за тобой присмотрит.
– А ты ему доверяешь?
– Доверяю, – рассмеялся Драго.
И тут мама позвала всех ужинать. Драго повернулся и пошел в шатер, а я подхватила котелок с кашей и вприпляску понеслась за ним.
Глава двадцатая
Пере глос и чирикля галена[43].
Получилось так, что свой отъезд Драго был вынужден отложить на целые сутки. Виноватых в этом оказалось двое – пчела и Какаранджес. Началось с пчелы – она ужалила Драго в пятку. Казалось бы, пустяк, но коротышка в самых горячих выражениях объявил это очередным дурным знаком, презреть который – искушать судьбу: «Уедем сегодня – пути не будет». Старики поддержали его слова, и Драго расседлал верного Сэрко.
Следующий день был тоже полон событий. Сначала огромный бурый медведь встал на задние лапы и устрашающе зарычал. Зверь был таким огромным, что самая высокая цэра едва доставала ему до пояса. Цыгане бросились от него врассыпную. Коротышка спрятался под урдэн.
Медведь, недолго
