Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Брат сказал, что Рыжуху надо перековать на правую заднюю, а еще он мне дал рыболовный крючок. Смотри!
– Ага, смотрю, – произнесла Воржа, а сама утонула лицом в букете и сладко зажмурилась.
Буртя, еще более разобиженный тем, что Воржа не разделяет его восторга по отношению к подаренному крючку, пошел себе дальше, но в пяти шагах все-таки еще раз обернулся и спросил:
– А ты правда смеешься, как серебряный колокольчик?
– Что?
– Драго сказал, что ты смеешься, как серебряный колокольчик.
– Правда?!
– Если вру, пусть сдохнут все наши кони, – со всей ответственностью заявил Буртя, но, подумав, добавил: – Кроме Сэрко.
Часть вторая. На неведомых дорожках
Глава первая
Якхэнца мачэн на ухтылэса[44].
Вот так и живем. Драго уехал, а я хожу в невестах. Теперь у меня есть дедушка и еще один братик. И хлопот заметно прибавилось. Дед Муша уже несколько дней лежит, как дитя в корзине, и уход за ним нужен неусыпный.
Взгляд у деда Муши больной, понурый. Хотя, когда отец сядет с ним разговаривать, Муша бодрится и даже шутит, да шутки чаще выходят натужные, а разговоры, как шарманка, изо дня в день одни и те же. И я вижу, что эти тары-бары у Муши все силы вытягивают. Начинает он говорить вроде бойко, да потом все чаще замолкает и бессильно смотрит на меня.
Но может и фокус какой-нибудь выкинуть. Вот вчера, когда его пришел проведать Граф с маленькой внучкой, Муша этой самой крохе и говорит:
– Ты ведро с лягушками принесла?
– Нет.
– Это зря, туда-сюда. Я лягушками питаюсь, пиявками и маленькими девочками – такими, как ты.
Девочка побежала из шатра, а дед Муша ей вслед кричит:
– Потому что я людоед!
И не стыдно ему!
Так что я теперь все время при шатре, а хрюшек пасти ходят Сухарик и Перчик. С новым делом гонору у них прибавилось – самостоятельные ходят, важные. Мигом забыли, как за папкины штаны держались. Сухарик вчера вернулся с поля, в волосах репей, рубашка драная. Я его спрашиваю:
– Где рубашку-то порвал? Там же и зацепиться не за что!
– Пустяки, – только отмахнулся он.
– А измарался-то как. Поросенок!
– Лучше быть поросенком, чем девкой!
Ай да Сухарик! И Перчик туда же, подпевает:
– Да, поросенком лучше, чем девчонкой!
– Ну, тебе видней, – говорю я.
После этих оглоедов куда как приятно с Буртей дело иметь. За ним и приглядывать сильно не приходится, он всегда на виду. Золотой мальчишечка: увидит, что вода кончилась, – принесет, за огнем присмотрит, что затеряешь – сыщет, от деда мух отгонит.
И такой смышленый! По годам, как Перчик, а вопросы задает – ого! Я вечером яичницу с салом зажаривала, а он рядом сел, чисто воробушек, хлеб на прутике коптит. Говорит мне:
– Дед сказал, что все гаже – дурные головы, Бога истинного не помнят. Так зачем мы тогда с ними водимся?
– Нам без них нельзя. Хлебом этих гажей мы и живем. Вот ты пироги со сладкой начинкой любишь, а пирог этот мама вчера выменяла у одной крестьянки. Где бы мы его взяли? А материю, из которой твоя рубашка шита, на фабрике сделали.
– А что такое фабрика?
– Фабрика – это место, где собираются гаже.
– Как конная площадка?
– Ну, наверное. Может, только побольше.
Да, поговоришь с таким мальчишечкой – и сама на глазах умнеешь. Вот мне какое размышление в голову пришло: отчего у нас, цыган, имя с возрастом никак не меняется? Есть, допустим, Тишка, так он и в шесть лет Тишка, и в двадцать пять, и в шестьдесят. У гажей он бы в двадцать лет стал Тихоном, а в тридцать Тихон Михалычем величали бы. Может, поэтому гаже все такие скучные. Шагу ступить не могут, не подумав, что им пристало, а что нет. Жизни радоваться совсем не умеют. Ведь зазорно Тихону Михалычу как Тишке балаганить. А цыгане от всей души радуются и веселятся, всю жизнь как дети. Потому и говорят у нас: русский старик на печку да на завалинку, а старый цыган в путь-дорогу.
Сегодня перед ужином я послала Буртю за пастушками нашими, а обратно никто не идет. Ждала, ждала, да не дождалась, пошла сама. Вышла к реке, смотрю, Перчик с Сухариком по берегу носятся, а Буртя стоит поодаль и глядит на них.
– Буртя, что с ними такое? Водяного нашли, что ли?
– Нет, они хотят щуку поймать.
– А, так это пустое! Щуку так не поймаешь, чего ты им не сказал?
– Я могу, – говорит Буртя серьезно.
– Чего можешь?
– Щуку могу поймать. Меня Драго научил.
Впервые с отъезда Драго кто-то назвал при мне его имя. Сердце у меня екнуло, но я виду не подала и говорю:
– Ну, если тебя Драго научил. Покажи!
– Я один не смогу. Нам надо щуку на мелководье загнать, в кружок всем стать и не выпускать ее. Она потычется, потычется в ноги, а ходу нет. Тогда ей палкой по башке дашь – и все. Хоть голыми руками бери!
– Ишь ты! Хитро! Попробуем?
– Да-а, не зря наш Драго тебя выбрал, – сказал Буртя и покачал кудрявой головкой.
Домой шли ой как медленно. Щука была тяжеленная и скользкая, тащить ее было несподручно, но каждый хотел понести хотя бы чуть-чуть. Я гнала поросят. Буртя шагал впереди всех бледный от гордости, а Сухарик с Перчиком всю дорогу рассказывали ему, каких огромных рыб случалось им поймать, да только знаю я, что враки это.
Глава вторая
Ямо чордям и тумэнгэ завещандям[45].
– Один мужичок пошел ловить на живца щуку. И пошел он на незнакомое место, на одно озеро из тех, что ему друзья указали, – неторопливо рассказывал отец. – У него клюнула выдра, а мужик-то увидел в воде что-то длинное с лапами и хвостом, со страху подумал, будто это черт, выпустил из рук удочку и убежал от озера. Забыл даже кулек с едой, который из дома захватил!
Отец пыхнул несколько раз трубкой, поулыбался своей байке и повернулся к Бурте.
– Это мне Муравьед рассказывал. А я ему завтра расскажу твой случай.
– Да я ж там не один был, дядя Ишван! – покраснел Буртя.
– Все молодцы, а ты молодец вдвойне, – сказал отец и погладил его по голове.
У нас дома ко всем относятся одинаково, и Буртя – он вроде все время рядом, но как-то потихонечку, незаметно. А сейчас и отец,
