Формула всего - Евгения Варенкова

научился у мамы: «Шэл мэ вэрсты, шэл мэ вэрсты чаво прогийом…» Он с благодарностью вспомнил умерших родителей, помолился за них, а потом память вернула ему годы юности – те тревожные чувства, которые тогда лежали в сумбурных складках, а сейчас разгладились и прояснились перед его умудренным взором. Муше в молодости нравилась одна гажи, но что могло быть между ними – купеческой дочкой и бродячим цыганом? Одни пустые фантазии. Муша крепко переживал, не знал, куда себя деть, и от этого лез на рожон без толку – лишь бы что-нибудь с ним стряслось. Ему было трудно ходить по земле, зато сейчас, разворошив свалку прошлого, старый цыган благословлял свою юность за то, что в ней цвели такие сильные, искренние и красивые чувства – пусть безнадежные и безрезультатные… Это странно, но по прошествии будней от неразделенной и разделенной любви память остается одна и та же. Значит, сущность не в том, получилось или не получилось. Любовь не имеет цели, и пускай говорят, что она – это химия, шок, болезнь, обольщение, прихоть; в первую очередь любовь – это великое счастье знать, что где-то есть одна-единственная – та, которой, не кривя душой, можно смело сказать: «На свете нет никого прекрасней, чем ты!» С женой Биной Муша прожил больше тридцати лет. Их союз был счастливым. Только под старость они стали спорить и даже драться. А раньше не дрались! Почему так случилось?..

Размышленья вывели Мушу к речке. Он думал побыть один, но на берегу сидел незнакомец. Черный капюшон закрывал его лицо, а на плечи был накинут атласный плащ иностранного покроя.

«Гаже, – Муша остановился. – И чего его сюда занесло?»

– Огоньку не найдется? – спросил он по-простому.

– Сколько тебе надо? – гаже повернулся и плюнул перед собой. Из плевка на земле разгорелось пламя. Оно осветило незнакомцу лицо. Муша отпрянул – не лицо, а ожог! Маска смерти. Ни носа, ни губ. Одни только глаза живые – умные, усталые, грустные. Человеческие глаза!

«Это сон», – с облегченьем подумал старик. Во сне редко догадываешься, что спишь, но даже если и догадался, страшное все равно остается страшным. Надо бежать, а тебе не бежится; тебя настигают, ты мечтаешь проснуться, но не просыпаешься! Или просыпаешься в другом сне. Еще более жутком.

– Не бойся, цыган. Не обижу, – произнес чужак с насмешливым снисхождением и, словно проверяя, хорошо ли побрился, погладил подбородок.

Неожиданный порыв ветра раздул полы его плаща – там не было ничего. Воздух. Пустота.

«Кали траш!» – Муша сильно прикусил губу и ощутил во рту вкус крови. Значит, все это явь, а не сон! У цыгана отнялись ноги. Он вдруг понял, что уже не владеет телом, и больше того – он его едва чувствует. Мысли превратились в кусок мокрой глины – из них можно было вылепить что угодно. Муша сдался без боя: «Демон сильнее. Лучше пусть будет, как он хочет, и тогда мы, может быть, сговоримся…».

– Садись, – приказал незнакомец. – Надо поговорить.

Его голос был ледяным:

– Садись, говорю.

Инстинкт кричал Муше: «Беги! Спасайся! Ударь его!», но старик не мог.

Демон, чувствуя это, рассмеялся – громко, как богатый помещик над неловким крепостным.

– Кто ты? – наконец спросил Муша.

– Мое имя тебе ничего не скажет. Оно вообще не из звуков.

– Так не бывает.

– Ты близорук. А я научу тебя видеть. Если хочешь, называй меня Плащ. Ну! Скажи: «Здравствуй!»

– Здравствуй…

– Очень приятно, – Плащ явно обрадовался, что цыган покорился, и немного оттаял. – Я давно желал этой встречи, но она стала возможной только сейчас. А знаешь почему?

Старик мрачно посмотрел на него исподлобья.

– Спроси у меня: «Почему?» – мягко подсказал демон.

– Почему?

– Ты сегодня весь во власти красивых чувств. Тебе было хорошо и спокойно, но мое ремесло – объяснять людям злую правду. Взять хотя бы тебя – ты доволен, как прожил жизнь и какой задел оставляешь внукам, но это все чепуха. Я знаю о тебе все. Помнишь тот кусочек зеленого стеклышка, которым ты в детстве так дорожил, а потом он куда-то пропал. Ты решил: его украла сорока. Ту сороку звали Лиза.

– Сестренка?!

– Точно. А помнишь кусачего поросенка, которого ты поклялся убить, подсыпав в корыто стальную стружку? Это лишь для примера – в доказательство того, что для меня не существует чужих секретов. Я могу назвать всех твоих лошадей или всех твоих женщин, но прошлое нас не волнует, верно?

Муша сидел неподвижно, словно каменный истукан, а Плащ в такт собственной речи качал головой и выразительно поводил ею из стороны в сторону, как стервятник на дереве:

– Я пришел показать тебе будущее, старик.

Слова незнакомца прозвучали настолько зловеще, что Муша неуверенно запротестовал:

– Не надо…

– А я покажу!

Вновь порыв ветра.

Быстрым движеньем демон метнул в речку что-то такое, о чем не расскажешь. Вода зашипела. В ней разлился фосфорический свет. Он был ярко-изумрудный. Потом он схлынул. Проступило лицо. Оно было немое, но оно кричало. Оно видело Ад. Вода пузырилась кровавыми пузырями. Это лопалась кожа. Безумные глаза вылезали из орбит.

Лицо превратилось в огромную кляксу. В ней плавали кости и черепа. Вдруг они завертелись, словно втянутые в воронку, и все, и точки… Огоньки и пятна.

У Муши волосы встали дыбом. Нечеловеческий ужас наполнил его, как пустую склянку – с краями, с верхом, но он глаз отвести не мог: с той стороны к нему взывали. Он не мог рассмотреть, не мог разобрать слов, но где-то там – он не знал даже где! – находились люди, и они, будучи не в силах протянуть к нему руки, чтоб цыган ухватил их и вытащил в жизнь, тянули к нему вместо рук свои ломкие отчаянные голоса, скорее даже – их призрачное эхо…

Колесо Смерти!

Мушу озарило: это – оно!

Вот как он это понял?! Никому не известно. Так бывает во сне: ландшафт незнаком, но ты точно знаешь, где ты и кто ты, узнаешь незнакомцев, в чужих городах ориентируешься как свой… Вся полнота правды, нужной сновидцу, даруется вместе со сном. Она не нуждается в подтвержденьях.

Колесо Смерти!

Оно их переедет!

Кого?

Когда?!!

Время лопнуло, как мыльный пузырь. Толща будущего разорвалась. Жаркое нутро его клокотало, и оттуда навстречу Муше первым вылетел душераздирающий детский вопль:

– АААААААААААА!!!

Это был голос Бурти. Он кричал так, словно его резали по живому! И так же истошно кричала Воржа!.. Рябчик… Ишван!

Муша рухнул на колени. Не то застонав, не то зарычав, он заткнул себе уши, но это не помогло. Старик слышал не снаружи, а изнутри – «ААА!!!», «ААА!!!», и снова Буртя, и снова Воржа – то громче, то тише, так безнадежно, как выпавший за борт корабля