Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«На полном возвышении разостланы большие пестрые и полосатые ковры. Вокруг тесно уселось многочисленное общество: те, кому не удалось попасть в первый ряд, сидят сзади, глядя через плечи передних; остальные стоят позади, не спуская глаз с центра круга. Там стоит ребенок… Но ребенок ли? Большие черные глаза смотрят слишком выразительно: в них видно что-то далеко не детское — нахальство и заискивание, чуть не царская гордость и собачье унижение скользят и сменяются в этом пристальном взгляде. Это глаза тигренка, но в то же время и публичной женщины. Как чудно правильно это овальное лицо! Красиво очерченный рот улыбается, показывая яркие белые зубы. На этом ребенке одна только доходящая до земли красная рубашка, ноги и руки до локтей обнажены. Он стоит совершенно неподвижно, опустив руки вдоль корпуса; из-под вышитой золотом шапочки спускаются почти до колен длинные черные косы, украшенные золотыми погремушками и граненым стеклом. Заходящее солнце облило его красным светом, и вся фигура кажется огненною. Этот ребенок — батча. Имя ему Суффи. Это имя известно на несколько сот верст в окружности. <…> Сначала танец заключался в плавных движениях рук и головы; босые стройные ноги едва ступали по мягким коврам; потом движения стали все быстрее и быстрее, круг уменьшался, и наконец Суффи снова очутился в центре. Музыка затихла. Суффи, не сдвигая с места ног, сделал оборот всем корпусом. Все тело изогнулось дугою; черные косы раскинулись по коврам; все изгибы груди, живота и бедер резко обозначались сквозь тонкую ткань рубашки…
Вся толпа дико заревела; музыканты грянули оглушительную ерунду. Суффи медленно приподнялся и, слегка покачиваясь, отирая рукавом пот, вышел из круга. Когда он проходил сквозь толпу, на него со всех сторон сыпались самые цветистые комплименты; десятки рук хватались за него, его руки ловили на ходу и целовали их. Целовали даже полу его рубашки.
В стороне лежал небольшой коврик, на который и сел отдыхать торжествующий батча, едва переводя дух и сняв свои накладные косы»[222].
Подобное действо, органичное и понятное местным жителям, шокирует европейца, который оперирует категориями своей культуры. Исламовед Михаил Пиотровский пишет:
«Чувственные и натуралистические описания Джанны (рая. — Э. Ш.) в Коране, видимо, порождены экстатическими образами, характерными для жителей пустыни. Богословы часто толкуют их как символы духовных и интеллектуальных наслаждений»[223].
Словом, любая культура органична народу, который ее породил, а потому она не может быть ни дикой, ни порочной.
С институтом бачей на рубеже XIX–XX веков произошла трагедия, выведенная в пьесе Марка Вайля и Дмитрия Тихомирова (псевдоним Валерия Печейкина — Э. Ш.) «Радение с гранатом» (2006): это был именно тот случай, о котором Салтыков-Щедрин в начале 1870-х с иронией и сарказмом писал, что придет «ташкентец»[224] и цивилизует страну неверных. В спектакле эротично играют-танцуют с гранатом мальчики-бачи. Подобные экстатические танцы прежде приносили радость[225], но с приходом в Туркестан «ташкентцев» символический гранат и гранатовый сок и метафорически, и буквально превращаются в кровь. Потому как чуждая культура становится объектом исправления.
Эта трагическая нота в истории бачей стала основой пьесы Вайля и Тихомирова, судьба бачей в ней тесно переплетена с судьбой художника Нежданова (прототипом которого стал Александр Васильевич Николаев).
Текст пьесы многослоен. Здесь и история рубежа XIX–XX веков, связанная с приходом русских в Ташкент, и интригующие стыковки-нестыковки разных ментальностей, и скрытые стороны суфийского общежития, и просто страсти с непременным раем (там ведь цветут исключительно гранатовые деревья) и адом (гонениями и убийствами бачей, спровоцированными русской имперской администрацией).
Усто Мумин. Узбек с дутаром. 1923
Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус
В частности, одним из активных гонителей был Нил Лыкошин{37}, русский «цивилизатор», озаглавивший свой призыв прямо, без обиняков: «Долой бачей».
«В Ташкенте нередко случаются убийства из-за бачей, немало таких убийств случилось за время русского в крае владычества, и кровь убитых на нашей совести. Придя в край, мы застали содомию, но не только не приняли никаких мер против гнусного порока, а даже сделали ему послабление, допустив для туземцев исключение из общего закона: за мужеложство в черте туземных поселений судил все время народный суд и ограничивался сравнительно с нашим уголовным кодексом весьма легкими наказаниями. Порок рос; бугроманы[226] прочно устроились в туземных учебных заведениях, бачи заняли свои места в городских чайханах, привлекая туда своих поклонников. Из-за бачей лилась нередко кровь, из-за них разорялись молодые и старые богачи; приезд в город какого-нибудь знаменитого бачи вроде Макайлика из Коканда составлял целое выдающееся событие в жизни праздной, жадной до зрелищ части туземного общества.
Администрация обратила внимание на нежелательность такой свободы противоестественного порока. В 1890 г. начальник города Ташкента запросил казиев[227] о том, что они думают о „бачабазстве“, и, получив от них ривоят[228] против бачей, отдал по городу приказ о запрещении иметь в чайхане бачей. Запрещение это вошло в силу и было встречено народом с признательностью, но в 1896 г. танцы бачей были введены в программу благотворительных гуляний, и бачи развелись снова на законном основании.
Позже полицмейстер туземной части города Ташкента, вместо того чтобы потребовать исполнения старого приказа по данному уже казиями ривояту, стал снова искушать по тому же вопросу представителей шариатной мудрости, но это мало помогло делу.
Как бы там ни было, следует непременно совсем извести бачей, добиться того, чтобы они не появлялись, чтобы родители не торговали красивыми мальчиками и не обрекали детей сначала на позорную роль проститута, а потом на амплуа вора и тунеядца.
Для этого мало казийского ривоята. Необходимо изъять дела о мужеложстве из компетенции народных судей и установить одинаковую для всех наказуемость по русским уголовным законам независимо от того, совершил ли туземец мужеложство в туземной или русской части города. Надо вывести из употребления красивых мальчиков и не повторять в защиту их банальных фраз о том, что бачи — это только объекты эстетики, что и у европейцев есть балерины и т. п. Все это надо бросить и по-прежнему считать порок Содома и Гоморры гнусным пороком»[229].
По наблюдениям Лыкошина, некоторые бачи иногда успевают за время своих выступлений сколотить определенный капитал на ту пору, когда танцы придется оставить. Но чаще всего этого не случается — привыкшие к праздности, роскоши, бачи становятся маргиналами. Хотя некоторые из них осваивают новую
