Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская

глядеть на красивого юношу… Рукопожатие есть, однако, не самая высшая степень приветственного жеста у мусульман: допускаются еще при приветствии объятия и поцелуи. Встречая знакомого, возвратившегося из путешествия, полагается обнять его, а у пользующегося особым уважением человека — поцеловать руку. Позволительно поцеловать в лицо возвратившегося из путешествия маленького мальчика, но красивым мальчикам ни объятий, ни поцелуев не полагается; это — грех»[239].

Так считали наделенные властными полномочиями русские генералы. (Кстати, до сих пор среди местного мужского населения Средней Азии существует традиция объятий и поцелуев при встрече.)

Но есть и другая составляющая этого порочного, на взгляд пришлого человека, явления. Запреты на бачей стали вводиться с апелляцией к местным авторитетам именно русскими колонизаторами (нетрудно реконструировать то давление, которое оказывала фактическая власть на местных казиев).

Эстетическая сторона института бачей напрямую связана с суфизмом, популярным в Средней Азии (и не только). Почти вся средневековая поэзия Востока пронизана суфийской философией. В основе суфийских практик был прежде всего танец, экстатичный, сакральный. Не этот ли танец стал главным в репертуаре бачей?

Как танцоры-бачи, так и дервиши, выразители суфизма, — персонажи одного культурно-типологического ряда социальных маргиналов. И те и другие танцуют.

«Танец указывает на обращение духа вокруг цикла реально существующих вещей с целью достичь эффекта постижения тайны и откровения. <…> Вращение передает отношение между духом и Аллахом в его внутренней природе… и бытии… смену кружения его видений и мыслей, а также его познание категорий реально существующих предметов. <…> Прыжки свидетельствуют о том, что он влеком от стоянки человеческой к стоянке, объединяющей с Богом»[240].

Такова характеристика танцев дервишей, предложенная английским востоковедом Джоном Тримингэмом. Она вполне может быть приложима и к полным загадочности танцам бачей.

«Танец невозможно изменить или подделать, так как движения танцующих должны соответствовать состоянию духа, подобно тому, что происходит с объятым ужасом или невольной дрожью. …Их дух исполняется мистическим предчувствием… невидимых состояний, и сердца их размягчаются лучами божественной сущности и утверждаются в чистоте и духовном свете… <…> Следует показать, чем отличалась такая практика суфиев от принятой формы более поздних собраний для отправлений зикра[241]. В это время она уже претерпевает изменения в связи с ростом популярности зикра… Все шло должным образом, пока простой народ не начал подражать им, и тогда доброе перемешалось с гнилостным, и нарушилась вся система»[242].

Возможно, сакральный танец суфиев, претерпев обмирщение, вошел в репертуар бачей. Под «гнилостным», вероятнее всего, и имеются в виду танцы юношей, развлекающих публику в чайханах. Гомоэротизм таких танцев очевиден: мужчины танцуют для мужчин. Собственно педерастия, которая непременно увязывается с подобным действом, — это домысел, механизм которого работает на мифологию повседневности. Не всякий гомоэротизм — педерастия. Свидетельство тому — поэзия средневековых суфиев. Суфизм включает любовь как таковую ко всему и ко всем, в том числе и гомогенную. Пример из жизни великих — поэт XIII века Джалаладдин Руми.

Комментатор суфийских притч Джалаладдина Руми Дмитрий Щедровицкий пишет:

«Величайшее озарение светом истины произошло в жизни Руми при появлении странствующего шейха Шамса. Сам Руми считал дату их знакомства днем своего нового — духовного рождения. С этого дня Руми и Шамс были неразлучны в любви и познании, как бы составляя единого человека. Их земное общение было недолгим. Фанатичные ортодоксы, завистники, враги суфизма составили заговор против Шамса, чтобы ранить душу Руми и погубить его, разлучив с возлюбленным наставником и другом. Шамс был убит „сынами тьмы“, для которых свет Богопознания и любви к ближнему непереносим в любую эпоху»[243].

Одна из притч Руми может служить неким «адвокатским словом» в защиту гомоэротизма (в ответ на обвинение Лыкошина «Долой бачей»), а также своеобразным антимифом, трагически искорежившим судьбу Усто Мумина:

В радостный час — наедине мы были вдвоем,

Там воедино слились мы вполне — хоть были вдвоем.

Там, среди трепета трав, среди пения птиц,

Мы причастились бессмертной весне — мы были вдвоем!

Там, озаренные взорами блещущих звезд,

Мы уподобились полной Луне — мы были вдвоем!

Ибо меня, отделенного, не было там,

Ибо твое было отдано мне — мы были вдвоем!

Плакали кровью и пели любовь соловьи,

Души тонули в небесном вине — мы были вдвоем!..

…Я в Хорасане далеком в тот час пребывал,

Ты ж находился в Евфратской стране, — но мы были вдвоем!..[244]

Любовь в суфийской философии — это наивысшее состояние человека, приводящее «к единению между любящим и возлюбленным»[245], и совсем не важна здесь ни гетерогенность, ни гомогенность возлюбленных. Сюжетов, связанных с несовпадением идеологических, ценностных, культурных и прочих матриц, в мировой истории множество, среди них и всевозможные наветы на секты и радения. Искусство бачи — из этого ряда.

В жизни молодых танцоров-бачей российского Туркестанского края роль «сынов тьмы» сыграли пришедшие сюда «ташкентцы». Однако борьбу с дервишами и суфиями вели не только русские. В недрах исламской культуры существовало неоднозначное отношение к ним со стороны власть имущих идеологов. А уже в конце XIX века начался необратимый процесс на уничтожение суфиев, дервишей, бачей. Чуждая и чужая культура стала объектом исправления.

Дмитрий Логофет{38}, не без участия которого сформировались многие «русские» стереотипы о Средней Азии, писал:

«Вот еще одно из зол Средней Азии, — указывает на них (на дервишей. — Э. Ш.) Б. — Никто за этими дервишами не следит, никто не знает, что проповедуется и распевается ими на базарах, а между тем они имеют огромное значение в жизни населения. И если вспомнить, что всякому восстанию среди мусульманских народов предшествовало всегда появление большого числа дервишей, то следовало бы не особенно доверять внешнему спокойствию и дружелюбному настроению жителей Бухары по отношению ко всем урусам»[246].

Так молва и толки практически уничтожили это действо.

Вениамин Якобсон. Обнаженный мужчина. 1938

Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Усто Мумин. Натурщик. Год неизвестен Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Записанные песни, сопровождавшие танцы бачей, а затем перевод, опубликованный в 1910 году, — не перевод собственно текстов, а перевод одной культурной матрицы в другую, своего рода навет. Все песни (21) сопровождены припевом, который переведен (в начале XX века) на русский:

И нежность иная,

И поза другая[247].

Оригинальный текст