Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не вершина ли это радения?
Все слова погрубели,
Люди птичий язык позабыли…
Этот монолог речитативом произносит вайлевский чайханщик (он же — владелец мальчиков-бачей, устроитель танцевальных представлений). На нападки и упреки в безнравственности таких танцев чайханщик отвечает: «Это танец, это искусство. Это было до нас, и это будет всегда». «Это будет всегда, если кто-то не положит этому конец», — отвечает офицер, представитель новой, русской власти в Туркестане.
Перепелка скользнула из рук чайханщика под рукав халата. «Эй, ты зачем туда скользнула, там ведь еще меньше воли? Вот, нашел… Сердце… Сердце бьется сильно…» Это последние слова чайханщика — его убили. Перепелка и сердце в один миг стали едины: когда прибежал танцор-бача и раскрыл халат учителя, оттуда вылетела птица.
Так присутствие перепелки в быту и культуре породило символы и мемы — сложились мифы о перепелке. Благодаря бытовым наблюдениям, повседневным чаяниям, связанным с птицей, перепелка становится символом любви, метафорой любви, эвфемизмом любовного признания, что в полной мере отражено в картинах Усто Мумина. Не менее впечатлила перепелка и сентиментальный контекст вокруг нее художника Александра Волкова: помимо атрибута чайханы на картинах, перепелка-бедана стала частотным образом в его стихах с той же любовной семантикой:
Потоки солнца так близки,
Платком охвачены виски.
Силку в неволю отдана,
Под сердцем бьется бедана[275].
Танец бачи, чайхана, перепелка, любовь — весь этот институциональный и символический ряд среднеазиатского бытия отражен в стихотворении Александра Волкова «Танец»:
Тыни мини тын тын,
тыни мини тын…
Под удар дутара тюбетейки клин
Взвился, точно кречет, к серой бедане,
Перья крыл трепещут в пыльной синеве.
Ах, моя услада,
сладость спелых дынь.
Золотятся ноги — тыни
мини тынь…
Дост!
Лапа лапа лап лап, лапа
лапа лап…
Барабанов трепет в яром скрипе арб.
Хруст циновок нежен, взор ее — цветок.
В исступленье диком кружится сто ног.
Барабанов вопль — тяпы дапы
ляп.
Бубен бьет под пляску —
Лапа лапа лап —
Дост!
Тыка тыка тын тын, тыкы тыки тын…
Пиала Аллаха и кальяна дым.
Так пылают щеки — точно два граната,
Падают в истоме руки от халата.
Ах, моя услада, спелых много дынь
На больших подносах — тыка тыка
тын.
Дост![276]
Ритм бубна, ритм танца, ритм влюбленного сердца — и ритм песни беданы, перепелки.
Попав в новый край, Николаев не только постигал его дух, но и узнавал особенности местной культуры, сложившиеся в давние времена. Так, эвфемистически, Софья Круковская намекает на очарованность художника «культом прекрасного юноши»[277]. Власти предержащие от искусства ставили художнику на вид «странные» объекты его картин, называя их элементами ушедшей жизни. Новое государство строило новый мир, и борьба со старым была главным направлением в жизни страны. Художникам тоже вменялось участвовать в ней. Не только бороться, но и возвеличивать кумиров нового времени, например рисовать передовиков производства и пóля, лидеров партии, с чем успешно справлялись многие коллеги Николаева.
Мало кто из русских востоковедов, путешественников, мемуаристов конца XIX — начала XX века не упомянул институт бачей, эту яркую этнографическую деталь чужой культуры, обличая бачей в пороке. Однако не все разделяли такую оценку. Это противоречие подвигло Николая Каразина к написанию повести «Атлар»[278], замысел которой стоит в оппозиции к лыкошинскому «Долой бачей».
В основе сюжета «Атлара» — судьба бачи. С раннего детства до глубокой старости. Захваченный из Персии ребенком, Мат-Нияз стал пастушком в окрестностях Хивы. Красивый мальчик приглянулся бродячим мошенникам, колдунам-гастролерам. Его выкрали и продали хозяину школы бачей. Обученный петь и танцевать, декламировать и представлять, играть на музыкальных инструментах, Мат-Нияз стал местной звездой. Приглашенный на одно из выступлений хивинский бек был потрясен юным талантом. Он выкупил мальчика у хозяина, привез в Хиву и поселил во дворце, где подросток жил на равных с сыном бека, став его ближайшим другом. Бывший бача превратился в мудрого советника при дворе и дожил там до старости, правда, бесконечно страдая от наветов завистников. В финале повести Мат-Нияз спасает от гибели своих сородичей.
Биография юного танцора, дослужившегося благодаря таланту до должности наставника, а потом и советника во дворце Хивы, напоминает судьбу праведника. Во всяком случае именно святой Атлар был его учителем на жизненном пути, полном перипетий (Мат-Нияза можно назвать «очарованным странником по-среднеазиатски»). Таким образом, сюжет «Атлара» — это каразинское слово в защиту бачей, его оппонирование той сопряженной с пороком мифологии, которая в давние времена сложилась в повседневности и живет по сей день.
5. Ташкент
В 1924 году Александр Васильевич Николаев женится на Аде Евгеньевне Корчиц{41} (это был его второй брак, первый — скоротечный, в Оренбурге[279]). Отец Ады — доктор медицины, хирург Евгений Витольдович Корчиц (1880–1950).
О Евгении Витольдовиче Корчице стоит сказать отдельно, так как он сыграл определенную роль в жизни Николаева. Евгений Витольдович был учеником знаменитого Петра Фокича Боровского{42}, в годы Великой Отечественной войны заведовал кафедрой хирургии в Ташкентском медицинском институте и состоял консультантом эвакогоспиталей. Слава о профессиональных качествах Корчица была громкая: он лечил и оперировал в Узбекистане до революции, во время Гражданской войны, Великой Отечественной. Обосновавшись в Минске, приезжал отдыхать в Фергану (отдых не случался: его просили оперировать в местной больнице).
Близким к Корчицу и его семье человеком была Эсфирь Моисеевна Цинман, впоследствии ленинградская писательница, известная как Энна Аленник (1909–1988). Эсфирь попала в железнодорожную катастрофу по пути из Ленинграда в Белоруссию — так она стала пациенткой Корчица, который выхаживал ее сначала в клинике, а затем у себя дома, потому что у девушки не было в Минске ни родственников, ни средств. У нее сложились близкие отношения со всей семьей до конца жизни. Став литератором, Энна Аленник запечатлела историю семьи Корчиц в документальной повести «Напоминание» (1979). Нашлось тут место и для нашего героя — Усто Мумина. Имена в «Напоминании» изменены (вероятно, писательница, задумавшая повесть еще при живых родственниках своих героев, не хотела их ранить оценками, подчас субъективными). Так, сам Корчиц в повести — это Алексей Платонович Коржин, его дочь Ада — Аня, Усто Мумин — Усто Модан, дети Ады и Николаева названы в повести Алешей (Алькой), Валерой и Мариной[280]. Жена Коржина — Варвара Васильевна (в жизни, судя по надписи на могильном кресте, — Анастасия Васильевна).
