Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская

Художественная среда, в которую попал Усто Мумин, начала формироваться с 1910 года. У ее истоков стоял Юдин, он организовал вместе с Иваном Казаковым и Вячеславом Развадовским{49} в 1915 году первую Туркестанскую художественную выставку, а в 1918-м преподавал в первой Туркестанской высшей художественной школе. Мастерская Юдина была ведущей, его считал своим учителем Карахан, в ранних полотнах которого чувствуется влияние наставника[314].

В 1920-х годах в Ташкенте поэтапно возникают официально регистрируемые организации художников: АXР[315], «Мастера нового Востока»[316], АРИЗО[317].

В 1927 и 1929 годах проходят первая и вторая выставки ташкентского филиала АXР. Вторая примечательна тем, что на ней была выставлена знаменитая «Гранатовая чайхана» Александра Волкова.

Продолжает вспоминать Карлов:

У него картины как-то даже светились. Когда люди стояли около его картин, то большинство из них ругались, но не отходили, и все смотрели на свои рубашки, кофты, на подошедших соседей и искали на них отсветы от картин Волкова. Некоторые заглядывали за картины, искали — не подмонтированы ли сзади картины цветные лампочки. Я был дежурным по этой выставке: помню, ходила женщина с маленькой девочкой по залам, девочке было лет шесть. Долго они ходили, а потом девочка потянула маму за руку в зал Волкова и говорит: «Пойдем посмотрим туда, там такие „громкие“ картины». Через сорок лет в Москве была выставка А. Н. Волкова. Я выступал с воспоминаниями о нем и рассказал об этом случае. Выходит после меня на трибуну художница (забыл ее фамилию) и начала свое очень интересное выступление словами: «…Я та самая девочка, которая звала маму смотреть „громкие“ картины». Это мгновенье для меня было самым счастливым[318].

Карнавальная эстетика конца XIX века, а потом и начала XX изобилует эпатажными акциями, городскими сумасшедшими. Таковые были и в Ташкенте, и в Самарканде. Дина Рубина, описывая в романе «На солнечной стороне улицы» (2006) Ташкент первой половины XX века, воссоздает по воспоминаниям старожилов целую вереницу таких фигур: это городские сумасшедшие, трансвестит Маруся, юродивый Роберто Фрунсо, стиляга Хасик Коган, дирижер, баскетболистка-великанша. В унисон с романными персонажами и акциями, дающими представление об атмосфере города, звучат описания из мемуарной прозы художников. Георгий Карлов вспоминает об одном праздновании 1 Мая какого-то из 1920-х годов: компания, состоявшая более чем из десяти человек — все художники, решила дать пощечину общественному вкусу. Изготовили из мешковины костюмы, состоящие из квадратов, треугольников, клякс, пятен, свежих листьев — зеленые, желтые, полосатые, пятнистые. Вышли на общегородское гулянье в парк по-клоунски загримированные: черная бровь колесом, другая — зеленая — углом, один глаз синий, другой красный. Все нормальные люди тут же стали показывать на них пальцем, хохотать, а потом устроили гон: «А ну лови эту саранчу! Бей ее!» Костюмы были изрядно потрепаны почитателями-гонителями, но самим художникам такая акция доставила удовольствие.

Легендарной фигурой, с которой сталкивались художники той поры, был Владимир Гольдшмидт. Фамилия этого эпатажного человека, футуриста жизни, встречается в разных написаниях: Гольцшмит, Гольдшмит, Хольцшмидт и др. Он прославился в Москве 1920-х годов: заказал скульптору Василию Ватагину статую, изображающую его самого в полный рост. Статуя из гипса была готова, привезена, укутанная белым покрывалом, на телеге к Большому театру. Друзья на открытие приглашены, помимо них, собралась и толпа зевак.

«„Снять шапки! — громогласно объявил Гольдшмидт. — Я футурист жизни, открываю памятник себе“. И сдернул покрывало. Перед изумленной толпой предстала совершенно обнаженная, в лучших классических традициях вылепленная фигура. Шапки сняли. Потом пошел некоторый ропот, и один из близко стоящих закричал: „Это безобразие, представить себя голым, да еще как памятник!“ На что Гольдшмидт спокойно ответил: „Вот если бы изображены были вы, было бы действительно безобразие (общий хохот), а я футурист жизни, проповедую красоту духа и тела!“ После этого со своей компанией Гольдшмидт направился в артистическое кафе напротив и весело отметил этот замечательный факт. Правда, скульптура простояла несколько часов, а потом снова приехала телега, но уже с милиционерами. И памятник был увезен в неизвестном направлении»[319].

И еще одно впечатление о Гольдшмидте, почти по следам его московского выступления:

«Красный сводчатый кабачок, вымазанный пестрыми зигзагами футуристов. Кабачок, где полуобнаженные женщины и девушки с лицами, размалеванными, как вывески гостиниц, мешались с буржуазными любопытствующими дамами, пьяными солдатами и напудренными dandy. Гольдшмидт, ломающий о свою голову доску, одетый в красный муар, а иногда совсем обнаженный, выкрашенный в коричневую краску „под негра“, проповедует здесь „Радости тела“»[320].

О Гольдшмидте вспоминает и Уфимцев:

«Я встречал его много раз в жизни. Впервые в Омске. Еще в дореволюционное время. Он шел по мосту большой, полуобнаженный, великолепный, как гладиатор на картинке. Мы, парнишки, издали дивились этакой красоте. Шептали: „Это футурист духа — Владимир Гольдшмидт“. Гольдшмидт ломал о свою голову доски и проповедовал свободную любовь. <…> Я познакомился с ним в Самарканде в 1924 году. Передо мной стоял солидный дядя в дорогом костюме и с чемоданчиком в руке. <…> Он развязно, как равный о равных, говорил о Маяковском, Каменском, называя их запросто: Володя, Вася. Меня он сразу же стал называть Витя, а я его дядя Володя. <…> У него были автографы, стихи, записки, рукописи многих известных людей. Я повел его на Регистан. Поднялись на один из минаретов Шир-Дора. Точно с ковра-самолета глядим на древний Самарканд. Мне хотелось рассказать о своем любимом городе.

— А где здесь базар? — перебил дядя Володя.

Позже встречал я его снова в Омске, затем в Алма-Ате, потом в Ташкенте. Он выступал с сеансами гипноза. <…> „Больше, больше развлечений. Это пища для души“ — одна из немудрых заповедей дяди Володи. Он был то невероятным богачом, то вдруг впадал в крайнюю нужду. Но всегда мог служить рекламой бодрости. Умер он в 1954 году, в старости, в болезнях и в нищете»[321].

Сын Александра Волкова Валерий вспоминает (по рассказам отца) о Гольдшмидте как о гипнотизере и проповеднике красоты. Гольдшмидт приехал в Ташкент со своими сеансами. Он обладал такой магнетической силой, что мог подчинить ей взвод красноармейцев. Здесь же Гольдшмидт решил жениться. Свадьбу отпраздновали в доме Волкова, где художник танцевал свой коронный собачий танец, называвшийся «лишманиозом»[322], или по-современному рок-н-роллом. К утру, когда свадьба достигла своего финала, невеста пропала. Ее выкрали собственные родители, сделав умозаключение, что за такого жениха можно пойти, только находясь под гипнозом. Волков и Гольдшмидт пошли отбивать невесту. Дверь выставили вместе с косяком, невесту не нашли. Приехала милиция, и оба дебошира были арестованы. Мальчишки кричали: «Футуристов ведут!» Попутешествовав с приключениями по Каиру, Индии, Японии, Сибири, Средней Азии, Гольдшмидт осел в Ташкенте, недалеко от Александра Волкова.