Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на гонения со стороны русской администрации Туркестанского края, бачи продолжали выступать во время народных гуляний на специальных сценах для дорогих гостей. В частности, есть запись, опубликованная в «Кауфманском сборнике» в 1910 году, по следам событий предшествующего 1909-го, где автором, русским репортером, увиденное фиксируется, с одной стороны, как туземная традиция, с другой — дается оценка зрелищу как половому извращению, хотя нигде и ни разу не приводятся собственно факты, а лишь транслируется смысл, сформулированный пришлыми русскими и ставший клишированным.
В 1910 году корреспондент «Кауфманского сборника» пишет (и опять опираясь только на слухи):
«Посетители Туркестанской сельскохозяйственной промышленной и научной выставки 1909 г., устроенной в ознаменование 25-летия Туркестанского общества сельского хозяйства, вероятно, наблюдали мимоходом и танцы под музыку, и пение мальчиков-туземцев на открытой площадке, где устраивались всевозможные увеселения. Пение мальчиков, вызывавшее не смолкавший смех туземцев, заинтересовало меня своим содержанием, и я условился с Бахти-Гани-Мухаммед-Алиевичем Илькиным записать их и потом перевести на русский язык. В течение нескольких дней, 12–15 октября 1909 г., Б. М. Илькин записал наиболее интересные песни. Под звуки бубна их пели мальчики-бачи… <…> В былые времена (курсив мой. — Э. Ш.) туземцы не ограничивались одним только созерцанием бойких и не всегда пристойных танцев бачей, не довольствовались только пением их, а домогались удовлетворения своего извращенного полового чувства»[230].
Встречаются и относительно беспристрастные и безоценочные упоминания этого действа, как, например, в очерковом тексте Василия Яна:
«Вернувшись после осмотра Хивы, мы увидели, что в красивом домике, где остановились, приготовлено обильное восточное угощение. Приближенный хана с радостной улыбкой сообщил, что по приказанию его светлости хана устраивается праздничный вечер, придут музыканты и бачи (танцоры), чтобы „увеселять мою душу“. <…>Шах-Назар сказал мне, что, согласно обычаю, каждому баче и музыканту придется положить в рот „золотой“…»[231]
Попробуем предположить, почему же все-таки местная власть, в отличие от русской (дореволюционной), не преследовала танцы бачей. Согласно хадисам, пророк Мухаммад относился к развлечениям, песням и пляскам, избирательно. Айша[232] рассказывала, что в дни праздника девушки веселились, пели и били в бубен. Пророк находился подле, закрывшись с головой покрывалом от шума. Его сподвижник и тесть Абу Бакр стал бранить девушек. Мухаммад же сказал: «Оставь их, Абу Бакр, ведь сегодня праздник»[233]. Таким образом, не множа примеры, резюмируем, что танцы-песни и веселье не подлежат в исламе категории харам[234]. Запретны не виды веселья, а намерения, которые возникают у наблюдателя или участника.
Исламовед трактует дозволенное и запретное в жизни мусульман так:
«Каждый человек должен быть сам себе судьей. Если определенный вид или же манера пения возбуждает страсти и ведет к совершению греха, когда животный инстинкт возобладает над духовным, человек должен перекрыть путь тому, что вносит сумятицу в его сердце, религию и мораль»[235].
Можно быть правоверным мусульманином и наблюдать представление бачей, не имея на уме ничего порочного.
Поэтому к 1920-м, когда Николаев оказался в Средней Азии, танцы бачей продолжали входить в репертуар народных гуляний, представлений в чайхане (их видел художник). Но советская власть со временем взялась за искоренение такой народной культуры, которая никак не была связана с новой идеологией. Могут быть, по разумению власти, только те праздники, которые пропагандируют социалистические ценности. Танцы бачей сюда не входили, они шли по разряду пережитков феодализма. Религиозные авторитеты для советской власти, понятно, ничего не значили, сами институты религии получили статус как бы полуразрешенных в атеистическом государстве. Борясь с бачами, советская власть боролась и с Усто Мумином. В Уголовном кодексе Узбекской ССР за 1926 год содержится ряд статей, приравнивающих институт бачей к мужеложству и, соответственно, криминализирующих выступления танцоров (в 1934 году подобная статья — о мужеложстве появится в УК РСФСР).
В Уголовном кодексе УзССР 1926 года указывалось, в частности, что «бачебазство, т. е. содержание лиц мужского пола (бачей) для мужеложства, а также подготовка и обучение их этому влечет за собой лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже одного года с конфискацией всего или части имущества»[236].
Устроители увеселений с участием бачей приговаривались к сроку лишения свободы не менее шести месяцев, равно как и родители юношей, заключившие соответствующие соглашения с содержателями бачей (тех, в свою очередь, ждало «лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже двух лет с конфискацией части имущества»)[237].
Возможно, угроза уголовного наказания повлияла на Усто Мумина: постепенно, не сразу, к рубежу 1920–1930-х красивые юноши уходят из его работ. Нет больше сюжетов, рождающих «запретные» мысли. Художник больше не рисует их.
Обратимся, однако, к свидетельствам, появившимся задолго до принятия Уголовного кодекса УзССР 1926 года. Востоковед царской России генерал Нил Лыкошин составил, опираясь на свой многолетний туркестанский опыт, своеобразную ценностную картину мусульманского мира и, исходя из нее, сформулировал предписания для русских, приезжающих в Туркестанский край. В одном из таких советов-предписаний «Приличия, соблюдаемые при посещении дома, в приветствиях, рукопожатии и целовании» Лыкошин с упорством продолжает сражаться с искусством бачей как с пороком:
«Неверным, жестоким, развращенным, бессовестным, а также красивым женщинам рукопожатия при встрече делать не следует; также не следует пристально останавливать свой взор на лицах безбородых, женоподобных юношей — это грешно; давать же рукопожатие таким юношам еще более непозволительно, ибо это похоже на рукопожатие с женщиной.
Запрещение долго смотреть на безбородых юношей вызвано, очевидно, желанием предостеречь мусульман от ухаживания за красивыми мальчиками, которых на Востоке называют „бача“ или „джуан“. <…> Есть, особенно между сартами и таджиками, много любителей этой фальсифицированной любви, а так как спрос вызывает и предложение, то среди оседлого туземного населения довольно часто можно наблюдать хорошеньких мальчиков 10–15-летнего возраста, в полном смысле проституирующих своей красотой и женственностью.
Родители хорошенького мальчика подвергаются большому соблазну. Каждый из них отлично знает, как гнусна роль мальчика в руках адептов этого культа, известного под именем содомии, знают также, что красота непрочна и недолговременна и что вследствие этого только несколько лет мальчик их может нравиться мужчинам; после периода поклонения устаревшему баче, приученному поклонниками к роскоши и безделью, грозят нужда и позор на всю жизнь, и это знают родители, тем не менее очень трудно устоять перед искушением получить за хорошенького сына довольно крупную сумму как цену его невинности. Вот и организуется погоня за красивыми мальчиками, и они становятся жертвами людской чувственности, как на Западе погибают девушки[238].
<…>
Считается неприличным пристально
