На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Переезд, особенно из Венеции в Грац, иногда был не лишен приятности, например, за это время ему удалось развить если не активный вкус, то, как минимум, обрести дар скрывать отвращение к местным сосискам, мелким питомцам, не всегда комнатным, игре на гармонике и специфическому визгливому акценту региона. Молодые Честолюбцы австрийской кавалерии в этом обольстительном оттенке анилиновой голубой краски выпутывались из развлечений где-то в другой части поезда и начинали стрелять глазами в него, ему казалось, что это взгляды пылкого изучения. И как нарочно, желание переместилось к скрытым органам, нечто вроде каникул бюджета — при таком неограниченном количестве сексуальных возможностей в поезде, рассматриваемых и с профессиональной, и с развлекательной точки зрения, по какой-то странной и, как он надеялся, не медицинской причине Киприан провел путешествие, хмурясь, сутулясь и сидя неподвижно, похоже, именно поэтому никто к — нему и не подходил. Это могло быть как-то связано с Мишей и Гришей не так-то легко представить, что этот беспокойный дуэт может просто закрыть глаза на его дезертирство, или что неизвестное количество сотрудников на этом континенте и даже на соседнем не стремится восстановить баланс от их имени, стоя в очереди за русскими в штаб-квартиру военной разведки Эвиденцбюро, а русские не собирались ослаблять надзор за Полковником, Британская Контрразведка была вынуждена как минимум присматривать за теми своими сотрудниками за границей, которые вращались в кругу известных разведчиков других стран, а были еще турецкие, сербские, французские и итальянские агенты-маньяки, как того требовала тогдашняя политика, и все они рассматривали Киприана в качестве возможного кандидата на жертву обмана, нападения и уничтожения. Ужасно, но факт: сейчас он бежал, чтобы выжить.

Возвращение Киприана Лейтвуда в Вену сопровождалось, в его голове или снаружи, Адажио из Концерта для Фортепиано с Оркестром в Ля-Мажоре, K. 488, Моцарта. Это могло бы стать пророчеством, если бы он слушал. Это был период в истории человеческих эмоций, когда романтику встраивали в дешевые трущобы самоанализа, неестественно преувеличивая воздействие старомодных пастелей, посматривая на них снизу вверх, словно в каком-то стилистическом признании великого трепета, признаки которого проявлялись то и дело, у одних больше, чем у других, это было предчувствием полного ненависти будущего — неотвратимого, на пороге. Но многие были склонны неверно истолковывать глубинные сигналы как физические симптомы или другие случаи «нервов», или, подобно прежнему, более бестолковому Киприану, как некую «романтику» в открытом море, сколь мало бы ни был он к этому подготовлен.

Беседы в Вене проходили довольно приятно. Отель «Кломзер» всего в нескольких кварталах от Военного Министерства, по-видимому, был традиционным местом проведения подобных дискуссий. Полковника Кеуча упоминали только с помощью эвфемизмов и парафраз, некоторые из которых, учитывая неидеальную способность Киприана понимать идиомы, звучали почти тарабарщиной. Местная выпечка рядом — только протянуть руку, столбы выпечки значительно превышали обычный угол откоса. Здесь кофе, во всем мире ценимый как средство для повышения разговорчивости, жарили с фанатичной тщательностью на сверхсовременных агрегатах, время нагрева, температуру в камере и влажность можно указывать с точностью до сотых, это позволяло предположить, что местный рынок товаров для гурманов, Feinschmeckerei, эволюционировал намного больше, чем в остальных странах мира, или просто здесь с маниакальной страстью использовали любые технические новшества, как ни банально это звучит.

 — Конечно, если мы будем рассматривать историю цивилизации с точки зрения асимптотического приближения резистентностей промышленного производства со временем к некоему мифическому, никогда не достигаемому Нулю. Что вы об этом думаете, мистер Лейтвуд?

— Венхх ухх ух гвех-унгхх нюк айх аннкх нгкх хннх икхггхл нгавх, — ответил Киприан, он потерял дар речи из-за слишком большого куска Sachertorte mit Schlag, торта «Захер» со взбитыми сливками, основной объем которых получен из кофе, хотя задавшие вопрос могли понять это как «Похожий вопрос мне задали на экзамене на степень бакалавра».

   Тейн предупредил его о техниках интервьюирования:

— Не будь с ними слишком умным. «Со сливками». «Mit Schlag», запросто может иметь другое значение.

Киприан с удивлением узнал, как хорошо Тейна знали в этом городе и как много людей жаждали, чтобы он их запомнил. За много лет проживания у Венского вокзала Тейн, по-видимому, собрал свой собственный аппарат преторианцев, более-менее интуитивно, и в удивительно переполненных в дневное время коридорах отеля «Кломзер» Киприана познакомили с некоторыми из них.

Он вспомнил, что встретил Мискольчи на Пратере, если точнее, пару раз ему едва удалось избежать необходимости иметь с ним дело. Мискольчи не был вампиром в полном смысле слова, но, подчиняясь воздействию фаз луны, он, как известно, хаотично блуждал по улицам, подстерегал и жестоко кусал случайных гражданских. Еще в конце 90-х, когда вампиризм вошел в моду благодаря международной популярности романа «Дракула», благодаря чему всевозможные кусатели получили лицензию на подчинение своим импульсам на публике, Мискольчи обнаружил, что вовсе не одинок со своим извращенным вкусом, он был частью довольно обширного сообщества. Целая абонентская линия коммутатора Будапешта была, по-видимому, забронирована для использования гематофагами — под таким названием их знали, поэтому одним из наиболее ценных активов, по словам Тейна, была эта красная марь связующей ажурной строчки, которая существовала прежде и окружала его. Его собственное особое дарование держали в тайне до недели пика первого марроканского кризиса, когда возникла острая необходимость узнать мобилизационное расписание определенных армейских корпусов. В конторе Тейна была нужная примадонна, но она не была расположена петь.

— Возможно, я смогу помочь, — предложил свои услуги Мискольчи. — Закройте нас на час.

Насыщенный событиями час — Тейн слышал крики сквозь звуконепроницаемые стены, было несколько виражей по коридору. Когда объект допроса увидели в следующий раз, на нем не было внешних повреждений, но при внимательном рассмотрении в его глазах можно было заметить выражение, из-за которого некоторых коллег Тейна потом много лет мучали кошмары: словно увертюра к древним мистериям, которым лучше оставаться непостижимыми.

Тейн встретился с Двиндлером в бане, которую в то время он считал удобной для сбора информации, хотя уже после первого визита понял, что лучше избегать Централбад, где можно найти лишь буквализм водолечебницы.

Тейн искал более поэтические характеристики, поэтому ему приходилось проводить много времени в периферийных районах. Наконец, далекая Астарта-Бад на одной из «К», линий речного причала, оказалась тем, что нужно: Венский Ориентализм приближался к новым неоднозначным границам вкуса, шокирующие мозаики с изображением добиблейских оргий и тому подобное. В служащие нанимали не только Тевтонцев. Отделения для разных полов, возможно, преднамеренно, разделены неидеально, так что за любым затуманенным поворотом коридора можно было наткнуться на партнера своей мечты, но на практике такое случалось редко. В новом здании всегда происходили какие-то акустические контакты, что позволяло сделать предположение о довольно низкой стоимости недвижимости в этом районе, но далеко не всех это смущало, многие воспринимали данный эффект как эротический.

— Для конспирации, — в качестве самопрезентации объявил Двиндлер, — можете положиться на Фарадически Индуктированную Перистальтику, это лучше всего.

— Простите, — сказал Тейн, — вы хотите сказать, что, в сущности, намереваетесь пустить электрический ток, как бы выразиться поделикатнее...

— Деликатно выразиться тут невозможно, — сказал Двиндлер. — Komm, идемте, я вам покажу.

   Тейн оглянулся по сторонам.

  — Разве не должен здесь присутствовать врач?