Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера - Дэвид Керцер

Но вернемся к встрече Тардини с послом Муссолини. На ней Тардини заявил, что папа может лишь приветствовать любые предложения итальянского правительства, касающиеся предотвращения войны. Посол, как и прежде, отвечал, что папа в данных обстоятельствах может сделать лишь одну полезную вещь – призвать Польшу уступить Данциг немцам.

Тардини тут же уведомил понтифика о требованиях Италии. На другой день во время встречи в Кастель-Гандольфо ранним утром папа передал ему текст телеграммы, которую следовало зашифровать и отправить нунцию в Варшаве. В этом тексте папа довольно ясно выразил основную мысль, которую он хотел донести до польских властей: «Если Польша согласится удовлетворить в определенной мере претензии [немцев] в отношении Данцига, это может открыть путь к разрядке напряженности». То была не первая попытка папы убедить польское руководство действовать более гибко. Несколько раньше в том же месяце он уже поручал своему нунцию в Варшаве добиваться компромисса от польского правительства. Теперь же, получив эту новую телеграмму, нунций снова встретился с министром иностранных дел Польши и на сей раз выразил конкретное пожелание, чтобы Польша уступила немцам Данциг. Польский министр сразу же отверг эту просьбу[158].

Несмотря на все свое бахвальство, дуче не разделял оптимистического расчета фюрера на быстрое грядущее покорение Польши. Еще меньше он был уверен в легкости победы над Британией и Францией, если эти две державы исполнят свои угрозы и придут на помощь Польше в случае нападения Германии. Кроме того, итальянский диктатор (вопреки своим неоднократным заявлениям о мощи фашистской Италии) испытывал сомнения насчет способности своей страны вести войну в Европе. Он дважды в неделю встречался с королем, и на этих встречах Виктор Эммануил (по конституции – верховный главнокомандующий) не делал тайны из своей убежденности в скверном состоянии вооруженных сил страны и удручающем качестве ее генералов, а также из своей обеспокоенности тем, что Италия может стать легкой целью для удара Франции через Альпы. Не скрывал монарх и еще одно немаловажное обстоятельство: по его мнению, итальянцы психологически не были готовы к войне. К тому же король не любил немцев вообще и, в частности, Гитлера, к которому он относился с отвращением[159].

Днем 25 августа Ганс Георг фон Макензен, немецкий посол в Италии, лично передал Муссолини письмо от Гитлера. В этом письме фюрер запоздало извещал итальянского коллегу о том, что Германия заключила пакт о ненападении с Москвой. Сидя за рабочим столом в палаццо Венеция, Муссолини, гордившийся своим знанием немецкого, очень внимательно прочел текст послания. Однако его реакция на этот текст оказалась довольно сдержанной. Он уже смирился с мыслью о том, что общеевропейский конфликт вот-вот разразится. Но, по его признанию немецкому послу, он предпочел бы, чтобы Гитлер отложил начало войны на год-другой. Тогда Италия могла бы лучше к ней подготовиться[160].

Заверяя Макензена, что Италия исполнит свои обязательства и поддержит Германию в войне, дуче уже искал какую-нибудь лазейку. На следующий день он отправил Гитлеру послание. Начальники штабов итальянских вооруженных сил, сообщал он фюреру, выяснили, какие поставки им потребуются от Германии, чтобы Италия могла участвовать в войне, которая может продлиться целый год. Далее следовал пространный список: шесть миллионов тонн угля, два миллиона тонн стали, семь миллионов тонн нефти… Муссолини знал, что немцы не смогут удовлетворить эти требования. Он заканчивал свое письмо на иной ноте: «Если вы полагаете, что имеется хоть какая-то возможность политического решения, я готов – как и в других случаях – оказать вам всемерную поддержку и предпринять любые инициативы, какие вы сочтете полезными».

Гитлер ответил в тот же день. Возглавляя военный штаб, который придерживался невысокого мнения о способностях и возможностях итальянских партнеров, Гитлер всегда был главной движущей силой заключения и поддержания альянса с Италией. Он до сих пор сохранял большую симпатию к дуче, помня те первые мюнхенские дни, когда именно Муссолини служил ему примером для подражания и источником вдохновения. Фюрер готов был сделать все, что в его силах, и помочь итальянскому диктатору сохранить лицо. Гитлер с сожалением проинформировал своего итальянского коллегу, что Германия не сможет обеспечить поставку требуемых ресурсов в полном объеме. «Понимая вашу позицию в этих обстоятельствах, Дуче, я просил бы вас попытаться остановить продвижение англо-французских сил с помощью активной пропаганды и уместных военных демонстраций, тех мер, которые вы уже предлагали мне»[161].

Послание Гитлера достигло своей цели: оно позволило Муссолини заявить, что, если он и не отправляет итальянские войска биться бок о бок с немецкими соратниками, так это лишь потому, что сам Гитлер не просил о такой помощи. Однако факт остается фактом: это стало для дуче большим унижением (первым в череде унижений, которые ему предстоит испытать в ходе войны) после всех лет, на протяжении которых он постоянно хвастался, что сумел превратить мягкосердечных итальянцев, обожающих бренчать на мандолине, в суровых и закаленных фашистских воителей.

На другой день, в воскресенье, большая толпа на пьяцца Венеция стала требовать, чтобы дуче вышел из своего дворца. Люди хотели выразить не энтузиазм в отношении войны, а веру в то, что их вождь сумеет отвратить ее. Диктатор появился на крошечном балкончике возле окна своего кабинета, вскинул руку в фашистском приветствии и отправился к Кларе в Зодиакальный зал.

«Золотце, ты видела? Они хотели лицезреть меня, и я согрел их сердца улыбкой, показал им, что дела идут все лучше и лучше. Эти люди не хотят войны… Мне пишут со всего мира, призывают, чтобы я выступил посредником». Затем, как часто бывало, Клара повернула разговор с политических вопросов на личные – на свою ревность к другим любовницам Муссолини. Особенно беспокоила Клару мысль о Маргерите Сарфатти, с которой у Муссолини был наиболее серьезный роман (впрочем, завершившийся больше десятка лет назад). Но как только Клара упомянула о Сарфатти, дуче вспомнил последний случай, когда жена читала ему нотации относительно его отношений с другими женщинами. Он сообщил Кларе, что это было 10 лет назад, когда жена застала его за телефонным разговором с Маргеритой. Однако теперь жена не проявляет никакого интереса ни к его романам, ни даже к нему самому. «Нет, – заверил он Клару, – я ее не люблю. Она просто мать моих детей… Мы всегда были очень, очень далеки друг от друга: мы слишком разные». Клару это на какое-то время успокоило, но ее сомнения, чувство неуверенности и незащищенности вскоре вернулись[162].

Между тем тревога папы все больше росла. Войска Германии концентрировались на польской границе, и французский посол вернулся в Ватикан, чтобы умолить папу сделать официальное заявление в поддержку Польши. «Его Святейшество, – писал монсеньор Тардини, вспоминая реакцию Пия XII на эту просьбу, – говорит, что это был бы чрезмерный шаг. Не следует забывать, что в рейхе живут 40 млн католиков. Только подумайте, что на них обрушится, если Святой престол пойдет на нечто подобное!» Впрочем, папа решил, что какие-то действия все же необходимы, и отправил отца Такки Вентури, своего эмиссара-иезуита, встретиться с Муссолини и призвать его сделать все возможное для сохранения мира в Европе и уж во всяком случае для того, чтобы не втягивать Италию в эту новую войну[163].

То, что Муссолини не терпелось увидеться с посланцем папы, было очевидно по той стремительности, с которой он согласился на эту встречу. Такки Вентури направил свою просьбу о встрече в 12:30, и уже через час ему сообщили, что он должен явиться в палаццо Венеция в этот же день, в 17:00. Явившись, иезуит обнаружил Муссолини в довольно неплохом расположении духа и полной готовности передать папе собственное послание. Германия сегодня, заметил дуче, гораздо сильнее, чем в 1914 г., но даже тогда потребовались усилия всех главных мировых держав, чтобы победить ее. Однако, продолжал дуче, еще