Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера - Дэвид Керцер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот же день, в 15:00, министры итальянского правительства, волнуясь, собрались в палаццо Венеция, чтобы узнать о решении дуче. Муссолини прибыл в своей белоснежной летней военной форме. По словам Дино Гранди, министра юстиции, дуче выглядел постаревшим на десяток лет: «лицо бледное, покрытое глубокими морщинами, отражающими внутреннюю драму, которая терзала его вот уже две недели и которую ему не удавалось спрятать под маской ледяного обаяния». Муссолини известил собравшихся, что ясно дал понять фюреру позицию Италии: страна будет готова к участию в войне лишь к концу 1942 г. «Муссолини говорил, а его глаза и лицо предательски показывали, какая буря бушует у него внутри, – вспоминал Гранди. – Телеграмма Гитлера и то, что Италия воздержалась от участия в войне, означали для него если и не первое, то, без всякого сомнения, величайшее поражение в жизни… Его раздирали противоречивые чувства: ревность, гнев, унижение, притом он явно продолжал обманывать себя».
Новым лозунгом, заявил Муссолини, теперь было «неучастие в войне». Дуче терпеть не мог слово «нейтралитет».
После окончания встречи Муссолини задержался – он нервничал, желая увидеть, какое действие произвело его объявление. Помощники предложили ему собрать пылающую энтузиазмом толпу на площадь перед палаццо Венеция для того, чтобы он мог выступить с триумфальным обращением, но дуче отказался. Ему претила мысль о том, что его фашисты с восторгом примут решение воздержаться от военных акций[178].
Как вскоре стало ясно, опасение, что вторжение Германии в Польшу перерастет в более масштабный конфликт, имело под собой веские основания. Уже 3 сентября Великобритания объявила войну Германии. Через несколько часов, в середине дня, ее примеру последовала Франция. Но германская армия стремительно продвигалась по польской территории, и оставалось неясным, как Британия или Франция могут воспрепятствовать этому.
Та скорость, с которой развивалась масштабная наступательная операция Германии на территории Польши, произвела на дуче какое-то опьяняющее действие. Войдя в кабинет диктатора 5 сентября, Джузеппе Боттаи, министр образования Италии, застал дуче за изучением расстеленной на столе большой карты Европы. «Французы, – произнес он, поднимая взгляд, чтобы поприветствовать посетителя, – не знают, где и как вести эту войну. К тому же они в любом случае не хотят ее вести». Он снова посмотрел на изображение Европы и предрек: «Не пройдет и месяца, как песенка Польши будет спета»[179].
Когда разразилась война, Муссолини сделал первое предостережение папе. Уже 3 сентября (не прошло и двух суток после того, как немецкие войска пересекли границу Польши) итальянская полиция явилась, чтобы арестовать Гвидо Гонеллу, одного из самых видных авторов ватиканской ежедневной газеты. Наряду с Джузеппе Далла Торре, главным редактором L'Osservatore Romano, Гонелла давно был раздражающим фактором для фашистских властей – антифашистским голосом, упорно защищаемым Ватиканом.
В ватиканской газете Гонелла руководил отделом международных новостей. Поводом для его ареста стала статья, которую он опубликовал накануне: «Первые размышления о серьезном конфликте». Посол Муссолини в Ватикане, рассерженный нелестным (как ему казалось) взглядом редакции на немецкое вторжение, предложил диктатору оказать давление на папу, осудив поведение Гонеллы на страницах газеты Il Regime Fascista[180]. Муссолини регулярно использовал это издание для таких целей, и Роберто Фариначчи, руководитель газеты, всегда был только рад повиноваться прихотям диктатора. Это была стародавняя стратегия «кнута и пряника», и Фариначчи наслаждался тем, что ему выпала роль кнута[181].
К несчастью для Гонеллы, дуче счел, что необходимы более жесткие меры. На следующий день после выхода неприятной статьи диктатор лично приказал арестовать ватиканского журналиста[182]. Гонеллу поместили в знаменитую римскую тюрьму Реджина Чели, чье название, звучащее с печальной иронией (букв.: «тюрьма Царицы Небесной»), берет начало в XVII в., когда здесь располагался женский католический монастырь. Новость об аресте журналиста быстро достигла ушей папы. Несмотря на поздний час (стрелка часов перевалила уже за 22:00), кардинал Мальоне позвонил итальянскому послу и потребовал объяснений. На другой день посол Пиньятти явился к кардиналу и сообщил, что Гонелла, будучи итальянским гражданином, не имеет права публиковать статьи, вредящие государственным интересам.
Кардинал пригрозил, что убедит папу выступить с публичным протестом по поводу этого ареста, но это не изменило позиции посла. Тогда Мальоне решил применить более тонкий подход. Он отметил, что в нынешний деликатный момент публичный скандал лишь навредит обеим сторонам, и пообещал, что ватиканская газета больше не станет публиковать подобные критические статьи о немецком вторжении[183].
Пиньятти вскоре заметил улучшение ситуации и сообщил, что теперь можно листать страницы ватиканской газеты, не опасаясь наткнуться на неприятные сюрпризы. Казалось, что приструнить удалось даже сотрудников Государственного секретариата Ватикана, и Муссолини лично приказал освободить Гонеллу[184].
Если итальянский диктатор старался заставить папу хранить молчание по поводу немецкого вторжения в Польшу, то польский посол пытался, наоборот, убедить понтифика высказаться. Донесения, поступавшие из его страны, и вправду были тревожными. Немецкие войска продвигались по Западной Польше (обреченной на поглощение рейхом), и под арестом оказались сотни священников, которые, как считалось, разжигают польский национализм и поддерживают сопротивление. На смену им приходили немецкие священники. В конечном счете более половины священнослужителей Западной Польши оказались в концентрационных лагерях, где многие погибли. Множество семинарий, церковных школ, мужских и женских монастырей, а также церковных благотворительных организаций было закрыто. Уничтожались места поклонений, отдельно стоящие кресты и другие ритуальные объекты[185].
На следующий день после вторжения врага в его страну польский посол встретился с папой и предложил разрешить польской прессе выпустить заявление, что понтифик благословляет Польшу. Хотя кардинал Мальоне и монсеньор Тардини сочли, что против такого предложения не может быть возражений, Пий XII все же отказался. Вначале он предложил вместо этого выпустить собственное заявление со словами о том, что папа любит все народы, в том числе и польский. Но и из этой инициативы ничего не вышло. Десять дней спустя польский посол попросил папу встретиться с группой поляков, проживающих в Риме. «В эти времена страшных мучений они будут рады сплотиться вокруг своего общего Отца», – заметил дипломат. Папа ответил отказом: «Невозможно представить себе, – говорится в служебной записке Государственного секретариата по поводу этой просьбы, – как в таких обстоятельствах можно даровать аудиенцию, которая не повлечет за собой громкий политический резонанс»[186].
Французский посол в Ватикане тоже не оставлял попыток убедить папу нарушить молчание. В первую неделю после вторжения он посетил Пия XII дважды. Объясняя решение не высказываться публично, папа сослался на желание не предпринимать ничего такого, что может осложнить положение церкви в Германии. Именно этот довод часто повторяли и прелаты Государственного секретариата. «В конце концов все принимались твердить мне, – сообщал посол Шарль-Ру, – что в рейхе теперь проживают около 40 млн католиков и что Святой престол не может навлечь на них карательные меры. Иными словами, я обращался к ним с позиций нравственности, прав человека, чести, справедливости, а они отвечали мне с точки зрения метода, практической необходимости, традиции и статистики»[187].
Через 16 дней после немецкого вторжения советские части пересекли восточную границу Польши, и страну принялись кромсать с обеих сторон. Но папа по-прежнему хранил молчание. Кардинал Тиссеран, единственный неитальянец в Курии и ее единственный открытый антифашист, направил собственную страстную просьбу: «Советские войска вчера вошли на территорию Польши. Солдаты Адольфа-отступника и атеистического государства объединились, чтобы уничтожить католическую Польшу. Неужели Святой престол так и не выступит с протестом?»[188]
Несмотря на международный кризис, кардинал Мальоне вернулся в свой летний дом под Неаполем, предоставив двум своим заместителям отфутболивать просьбы о том, чтобы папа выразил протест. Французский посол слышал, что Мальоне специально решил уступить дорогу
