Меделень - Ионел Теодоряну

Все уселись за стол на свои обычные места. Перед одиноким прибором Герр Директора трепетало розовое золото яичницы; рядом подремывала томная мамалыга; чуть дальше - масло, татуированное ложкой и украшенное двумя ярко-красными редисками; потом сметана цвета лика мадонны...

- Одобряю!

- Да ты, батюшка, лучше ешь, а не одобряй! Сейчас время завтрака!

- А вы будете на меня глядеть?.. Нет уж, увольте!

- Что же нам прикажешь делать? Повернуться к тебе спиной?

- Тоже есть... Иначе вам придется платить за вход!

- Мама, а может быть, нам подадут дыню, - любезно предложила Ольгуца.

- Хм! - посоветовалась госпожа Деляну с господином Деляну.

- Аминь. Сегодня у нас байрам!

- Прохвира, принеси канталопу... Вот видишь, Герр Директор, я тебя не покинула!

- Узнаю тебя, Ольгуца: ты любишь жертвовать собой! - пошутила госпожа Деляну.

- Мама, скажи честно, разве тебе не нравится холодная дыня?

- Нравится!

- Значит, мы обе жертвуем собой!

- Ольгуца!

- Дорогая Алис, все прекрасно в твоем доме, начиная с тебя самой! Но почему у вас...

- ...нет пепельниц? - перебила его Ольгуца, вставляя в глаз монокль, чтобы точнее изобразить дядюшку.

За завтраком пепельница у Герр Директора стояла рядом с тарелками, а папироса входила в меню.

- Ольгуца, вынь монокль: только этого недоставало!.. Курево! Курево и снова курево! И это ты называешь едой, Григоре?

- Оно убивает микробов и способствует пищеварению!

- Поставь на место пепельницу, Дэнуц!

- Дай мне ее, Дэнуц!

- Не давай!

Ольгуца выхватила пепельницу из руки, колебавшейся между двумя противоположными магнитными полюсами, и поставила ее на стол.

- Мама, смотри, что делает Ольгуца!

- Так тебе и надо, раз ты не слушаешься!.. А ты, Ольгуца, почему не делаешь так, как велит мама?

- Разве ты мне что-нибудь говорила, мамочка?

- Я сказала. Довольно!

- Мама, ты всего только мама, в то время как Герр Директор...

- Что именно?

- Гость... а ты хозяйка дома.

- Какая дерзость!

В столовую вошла Профира, торжественно неся голубцы; следом за ней Аника с бледной морщинистой канталупой, похожей на голову христианского мученика.

- Кто хочет дыню, пусть поднимет палец.

Ольгуца двумя пальцами боднула канталупу.

- Видишь, Моника, это прием джиу-джитсу! Если бы на месте дыни была ты, - прошептала Ольгуца на ухо Монике, опасаясь, что ее услышит Дэнуц, тебе бы пришлось ладонью разделить мне пальцы. Иначе я выцарапала бы тебе глаза. Так отбивают удар. Теперь ты все знаешь!

Моника подняла вверх согнутый палец, чтобы получить свою скромную порцию.

- Не так. Посмотри-ка на меня!

Ребром ладони, коротким, резким движением Ольгуца рассекла воздух.

Господин Деляну склонился над дыней, понюхал ее, потом, сжав губы и расширив ноздри, мечтательно посмотрел на потолок и помахал рукой.

- Vous m'en direz des nouvelles!* А все мои бедные иудеи! Они-то уж знают толк в хороших вещах. Поистине, каков адвокат, такова и дыня у адвоката... Пойду принесу curacao**. Григоре, ты будешь пить cognac?***

______________

* Сейчас вы сами убедитесь! (фр.)

** Кюрасао (от фр.) - ликер из апельсиновой цедры.

*** Коньяк (фр.).

- Ни в коем случае! Я доедаю вторую порцию голубцов! Так что можете заказывать кутью.

Дэнуц незаметно, под скатертью, поднял вверх палец. Ведь он, слава богу, не в школе! Конечно, он тоже хочет дыню. Более того, он один в состоянии съесть целую дыню.

Из разрезанной пополам дыни, как из восточного сосуда, вытекал бледно-розовый сок.

- Хм-хм-хм! - изъявила свою готовность Ольгуца, постучав ножом по своей тарелке.

Плавными взмахами руки Моника отгоняла запах голубцов... Влажные губы Дэнуца потрескались, от дивного аромата раздувались ноздри и закрывались глаза, как у томной девы при первом поцелуе.

- Дэнуц, а ты разве не хочешь дыни?

"Конечно, хочу, конечно, хочу", - проносилось в его мыслях.

- Нет, merci.

Почему? Ответом было гордое молчание... Почему?.. Потому что так ему хотелось... Почему?.. Много раз уста Дэнуца были его врагами... Почему?.. Не важно, почему...

- Я съем его порцию, - вызвалась Ольгуца, болтая под столом ногами.

Дэнуц несколько раз сглатывал слюну, поглядывая на тарелку с голубцами - черт бы их побрал! - и душой устремляясь к вратам потерянного рая, где стояла на страже Ольгуца, скаля зубы и размахивая ножом.

- Дэнуц, мы оба не шутим. Составь мне компанию. Голубцы - еда серьезная.

- Хорошо, дядя Пуйу. Мне очень хочется есть.

- Боже мой! Как тебе не стыдно, Дэнуц! Ведь мы только недавно позавтракали!

- Пусть ест сколько хочется. В его возрасте...

- Ну, хорошо! Профира, дай ему тарелку, - сказала со вздохом госпожа Деляну... - И, пожалуйста, ешь как полагается! Хотя бы это!

- Плюшка, Плюшка!

Ольгуца шептала оскорбительное прозвище, смакуя золотую сладкую дыню, из которой вытекал ледяной медовый сок.

Дэнуц отвернулся, украдкой смахнув набежавшую слезу, и жестом самоубийцы вонзил вилку в голубец.

Тонкий аромат канталупы струился над горячей капустой с перцем.

* * *

Вдоль стен так называемой турецкой комнаты располагались диваны, покрытые яркими восточными коврами; у изголовья каждого дивана стоял столик с тонкой перламутровой инкрустацией, на столике - медный, с причудливым узором поднос и кальян с длинной трубкой. Толстый ковер на полу поглощал звуки шагов. Стены были увешаны старинным, богато изукрашенным оружием, иконами в золотых и серебряных ризах и фамильными портретами в овальных рамках.

Посреди комнаты стоял кофр-шкаф от Вертгейма, - новейшего образца. Вероятно, он и вызвал бы праведный гнев юных прадедов теперешних обитателей дома, а мирно дремлющие на стенах турецкой комнаты кривые кинжалы и ятаганы тут же бы сами ринулись в бой... Но берлинский кофр был доверху наполнен подарками. Поэтому в экзотической тиши старинной комнаты портреты предков продолжали спокойно висеть на своих местах, ожидая, что вот-вот распахнутся двери, вбегут дети, раскроется немецкий кофр, зазвенят детские голоса и улыбнутся им старомодные изображения тех, кто когда-то был тоже молод.

...Много лет тому назад Герр Директор, только что возвратившийся из Германии, с бритой головой, моноклем и шрамом в форме полумесяца, приехал с визитом в Меделень к своей невестке и ее отцу, почтенному Костаке Думше.

- Немец ты, немец! И куда мне тебя поместить? - чуть свысока глядя на своего гостя, обратился к нему хозяин дома после обеда в саду, под ореховым деревом, с музыкантами и котнаром.

- В турецкую комнату, - отвечал Герр Директор, не обращая внимания - то ли из-за монокля, то ли из-за котнара - на хмурое выражение лица достойного старца.

- И на что тебе пять диванов, язычник? Для твоей бритой головы и одного много.

- А вот на что: как лягу я спать в турецкой комнате, так и приснится мне, что я султан у себя в гареме. То-то славно будет! А как проснусь утром да увижу пять пустых диванов, так мне еще лучше станет. И всякий раз, что я буду ночевать в Меделень, буду я благодарить тебя, господин Костаке, точно Господа Бога.

- А и в самом деле, не так уж глуп этот немец! Пусть принесут еще бутылку котнара. Сыграй-ка ему еще одну молдавскую песню! Ай да немец! В душе как был молдаванином, так и остался!

С тех пор турецкая комната стала комнатой Герр Директора, и никто не входил туда в его отсутствие. Воля господина Костаке была законом в старом доме.

* * *

Ольгуца через голову перекувырнулась на диване, потом еще и еще, видимо, собираясь это делать до бесконечности.

- Ольгуца, что ты делаешь?

- Кувыркаюсь, мамочка, - отвечала Ольгуца.

- Слезай с дивана.

Ольгуца взялась за кальян.

- Ольгуца, угомонись же наконец!

- Тебе помочь, Герр Директор?

- Ни в коем случае! Женская рука у меня в сундуке?!

Он только что открыл кофр и, стоя на коленях, вытаскивал один за другим его ящики. В сундуках у Герр Директора царил полный и разумный порядок. С закрытыми глазами Герр Директор мог бы надеть на себя фрак, облачиться в пижаму, смокинг или пиджак.

Госпожа Деляну так же мастерски укладывала сундуки. Отсюда соперничество между ними.

- С таким сундуком нетрудно держать вещи в порядке!

- При таком порядке любой сундук хорош!

- Святая простота!

- Святая правда!

У Дэнуца бешено колотилось сердце. Он то и дело потирал руки, словно игрок в баккара, сделавший последнюю ставку. Он позабыл и про Ольгуцу, и про всех остальных. Он страдал в ожидании подарков... а все вокруг бурно выражали свой восторг: цц-цц-цц... В предвосхищении подарков радость обращалась в муку и переставала быть радостью. То же чувство испытывал он и при виде вкусных вещей на столе, когда их бывало слишком много: икры, копченой колбасы, маслин... и пирожного со взбитыми сливками на десерт. Разгоревшийся аппетит возбуждал его до такой степени, что ему уже не хотелось есть, он ел через силу, но много, чтобы потом не раскаиваться...