Книга о любви - Джона Лерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Наше воссоединение заставило меня уже не в первый раз осознать, что принять в семью чужого ребенка означает связать себя странными родственными отношениями, – пишет о своих внучках Шэрон в недавно опубликованном эссе. – Что в усыновлениях и воссоединениях важную роль играет умение приспосабливаться. Что наследственность – великая сила. Что родственные отношения всегда приносят нам благо, неважно, как они выглядят. Что жить можно по-разному, и любой образ жизни по-своему ценен, и нам всегда будет чему поучиться друг у друга”[215].
Когда мы закончили интервью, Шэрон показала мне свой дом. Мы словно изучали выставку семейных фотографий. Я запутался в этом множестве улыбающихся лиц. Но вскоре понял одну важную вещь. Шэрон воплотила в своей жизни модель, которую она сама называет “расширенной версией семьи”. В этой модели степень родства определяется не генами, а близостью отношений, тем, как много люди дают и получают друг от друга. “Родственные чувства в конечном счете сводятся к признательности и благодарности между членами семьи”, – говорит она. Потому что, посвятив своему делу всю жизнь и многому научившись, Шэрон поняла главное: больше всего на свете она любит тех, кого вырастила, и жертвы, на которые приходится идти ради детей, всегда сдобрены радостями. Если вы решили стать родителем, вам неизбежно придется мучиться противоречивыми чувствами. Вас ждут долгие периоды сожалений. Вы будете обзывать детей чудовищами, а то и кем похуже. Но самое главное останется за пределами сомнений.
В то утро, когда я пришел поговорить с Шэрон, у нее разрывался телефон. Ее родная дочь позвонила, чтобы рассказать, что у нее умирает кошка. Потом внучка, живущая в Бойсе, оставила сообщение на автоответчике. Прислала смс племянница. “Когда-то мне бы и в голову не пришло сказать такое, но с годами общество детей и внуков стало для меня милее любого другого, – призналась Шэрон. – Они мои духовные наставники. Я стала совершенно другим человеком благодаря им. И пусть мой жизненный путь принес мне немало горя, я не променяю его ни на что. Моя семья – лучшее, что дала мне жизнь”.
Уроки родительского мастерства
Любовь не требует теоретической подготовки. Она определяет нашу жизнь, неважно, сознаем мы это или нет. Да, ужасные трудности в поисках общего языка с детьми, подобные тем, через которые пришлось пройти Шэрон (а кому удавалось вырастить детей легко и без проблем?), заставляют задуматься, что неплохо было бы побольше узнать о любви. Может быть, если мы будем знать о ней чуть больше, то сможем любить чуть лучше. Может быть, если мы поймем, как работает сердце, никто не сможет его нам разбить.
Наука о любви – это вам не арифметика. Это сплошная путаница, неясности и загадочные переменные. Наука о любви во многих отношениях и не наука вовсе. Однако человечество постепенно накапливает данные, и из них уже начинает вырисовываться знание. Конечно, до практического руководства еще далеко, да и вряд ли его когда-нибудь удастся написать, однако, предприняв небольшое исследование, я начал понимать самое важное в отношениях с детьми.
Долгое время среди ученых шли споры о младенцах, которые не плачут, по крайней мере в тесте по “Процедуре непривычной ситуации”. Мать выходит из комнаты, а ребенок остается спокоен и невозмутим. А когда она возвращается, малыш выражает куда меньше радости по этому поводу, чем плачущие дети. Со стороны это выглядит так, будто ему и одному играть хорошо.
С точки зрения Джона Уотсона, такие дети просто идеальны. Они уже научились быть независимыми! В столь раннем возрасте! А вот Мэри Айнсворт видела в подобном поведении проявление ненадежной привязанности – такой тип она назвала “избегающим”. Она утверждала, что здоровый десятимесячный ребенок должен испытывать тревогу, оставшись без мамы. Если он не плачет, когда мама ушла, значит, что-то не так. В этом Айнсворт и другие приверженцы теории привязанности наиболее резко расходились во мнениях с Уотсоном и его последователями, которые утверждали, что задача родителя – научить ребенка не быть уязвимым. Пусть растет сильным и утешается самостоятельно, считали они.
Может показаться, что ученые раздули теоретический спор на пустом месте: исходных данных очень мало, так ли важно, как их интерпретировать? Однако этот спор имеет серьезные практические последствия. По сути, он упирается в вопрос, насколько мы, люди, автономные существа. Если нам никто не нужен и зависимость от других есть лишь проявление слабости, то ребенка необходимо приучать быть одному. Дети должны учиться справляться с трудностями самостоятельно уже с первого года жизни. Однако если мы устроены так, чтобы полагаться на окружающих, то ребенку нужно уметь просить о помощи, даже если эта просьба поначалу звучит как младенческий плач.
Дискуссия разгорелась особенно жарко в 1980-х, когда авторитетный специалист по психологии развития Джером Каган из Гарварда решительно отринул теорию привязанности, которая к тому времени набирала популярность. Вслед за Уотсоном он заявил, что стоическая сдержанность “избегающих” младенцев не признак проблем, а преимущество. “Если внимательная и заботливая мать сумела приучить ребенка полагаться на собственные силы и контролировать страх, такой ребенок с меньшей вероятностью расплачется, оставшись один, – писал Каган в своей работе «Природа ребенка». – Хотя некоторые ученые [в частности, Айнсворт] считают таких матерей недостаточно заботливыми, в действительности их поведение может объясняться желанием привить ребенку умение не поддаваться страху и уверенность в своих силах. Возможно, отнюдь не случайно такие дети лучше справлялись с непривычной ситуацией, когда мать выходит из комнаты, оставляя их в одиночестве”[216]. Иными словами, то, в чем Айнсворт видела ошибку, Каган рассматривал как достижение. По его мнению, мать не должна бояться покинуть ребенка хотя бы на минуту, а то, что ребенок не плачет, оставшись один, не является свидетельством ненадежной привязанности.
Как же понять, кто прав в этом научном споре? Одна из первых попыток была предпринята в городе Билефельд, промышленном центре Северной Германии. В 1976 году ученые супруги Клаус и Карин Гроссман начали отслеживать развитие сорока