Темнотвари - Сьон Сигурдссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судно взяло курс на юго-восток. Быстро надвигалась мгла. Они молча плыли. Через некоторое время на ум Йоунасу взбрело, что рана в боку Спасителя была на том же месте, что рана, образовавшаяся, когда у Адама извлекли ребро. Он собрался заговорить об этом, но не стал, так как заметил, что тот человек дремлет на своём сидении. Они вполне могут обсудить это позже. Мгла продолжала сгущаться. Йоунас огляделся и заметил, что к верху весла привязан крошечный флаг: красное крыло на белом поле. Это был носовой платок с кровью Йоунаса – отпечатком руки того человека.
Как только совсем стемнело, тот человек проснулся и указал носком правого сапога на длинный, сужающийся кверху ящик, укреплённый на носу лодки. Из него доносились неприятные хрипы. Он сказал:
– Этот вот принадлежит Оле Ворму[26]…
Тут мрак стал чёрным до такой степени, какую можно сравнить только со степенью яркости света, царившего в начале откровения Йоунаса.
* * *
В начале сентября 1636 года Йоунас Паульмасон Учёный был забран с острова Гютльбьяртнарэй и тайком отвезён на юг страны. Через пять дней пути верхом его привезли в Бакки. Это было под вечер. И там Йоуна посадили на купеческий корабль, которому было назначено покинуть гавань на следующее утро. Ему ещё не ясно, кто стоит за всеми этими перевозками, однако их обхождение мягче, чем он привык ожидать от власть предержащих, а обстановка на корабле лучше, чем пристало для узника: его не бросили в невольничий трюм, а дали ночевать с экипажем. Всё происходящее для него загадка. Когда суд над ним (причиной стала колдовская книга, которую он, как считали, сочинил, и магическая школа, которой он, как подозревали, заведовал) завершился тем, что ему вынесли суровый приговор: изгнание и сопутствующее тому условие, что никто не вправе ни давать ему приют, ни оказывать помощь, – тогда Йоунас тщетно пытался уехать прочь из Исландии. Вместе с женой и детьми скитался он по стране, стремясь всюду, где можно было ожидать прибытия корабля, и просился на борт, но никто не хотел их подвозить. Был ли тому причиной страх везти у себя на корабле колдуна, злоба или сговор врагов Йоунаса (ему могли дать ещё более суровый приговор, вплоть до смертной казни, если бы он нарушил постановление суда об изгнании), – об этом мы узнаем позже, но это нежелание позволить ему до конца выполнить решение суда сделало его изгнанником на родине на целых пять лет, до тех пор, пока его неожиданно и без всяких разъяснений не усадили в эту лодку, которая своим покачиванием убаюкивает его на ночной волне в гавани в Бакки.
И вот, когда корабль отдаёт якоря на рассвете, на борту появляется второй пассажир. Йоунас просыпается – а на палубу, где спит команда, вводят человека с холщовым мешком на голове, а ведут его двое стражников Просмюнда, главы датчан в Исландии. Они велят ему сесть на пол наискосок от гамака Йоунаса, снимают с него наручники и уходят. Новоприбывший стонет и жалуется, щупая узел, удерживающий мешок на голове, ему не удаётся его развязать, руки посинели от наручников. Йоунас выбирается из постели и развязывает мешок на новом попутчике. Под холстиной показывается лицо: борода светлая, глаза голубые и печальные – стало быть, это его сын, преподобный Паульми Гвюдмюнд Йоунассон. Отец и сын с рыданиями заключают друг друга в объятья. Они долго плачут в каюте, пока матрос не выгоняет их на палубу, и они плачут там и за плачем почти пропускают грозное зрелище, перед которым, однако, невозможно устоять: то, как родная земля скрывается за горизонтом.
Отец с сыном плывут и достигают тихой гавани.
В первые часы после того, как он сходит на берег в Копенгагене, Йоунас Учёный видит больше людей, чем до той поры видел за все годы жизни вместе взятые; больше передников, шляп, сапог; больше кур, свиней, лошадей, тачек, собак, стражников; больше пушек, повозок; больше крыш, домов, окон, дверей. А ещё многое из того, что раньше видел только на картинке: ветряные мельницы, водяные колонки, башни и площади, церкви и дворцы, статуи и каменную резьбу, деревья и пруды, сапожников и портных, торговцев сыром, погонщиков ослов. Он пытается не дать всему этому впечатлить себя, он отчаянно гонит всю эту новизну. Ведь в первую очередь он желает, чтоб его занимала мысль, что он находится в царстве датского конунга Горма Старого. Впервые это чувство посетило его, когда во время плавания на горизонте показались Фарерские острова. Наконец Йоунас собственными глазами увидел кое-что из того, что рисовал на тех картах мира, которыми порой расплачивался за обед или кров, когда они с женой и детьми скитались. Вместо того чтобы, склонившись над бумагой, взирать на землю с небес, подобно той птице, что летает выше других птиц, теперь он сам попал на карту мира. И в нём прочно обосновалась вера в то, что, едва он ступит на датскую землю, все дороги будут ему открыты. А сейчас Йоунас – там, где на карте остаётся белое пятно, – те просторы, которые иллюстратор считает своим долгом украсить киточудищами да морскими конями и белыми медведями на льдине, чтоб глазам было не скучно смотреть на океанскую ширь… Он причалил в местах, которые по странному знакомы ему, хотя до сей поры он знал их только как деяние рук своих, созданное посредством дегтярных чернил и красок – разумеется, бледных, чтоб удобно было читать названия мест. А поскольку он привык осмыслять мир как картину, которую можно сложить и носить в кармане, или как описание, сделанное старинным сагописцем, бойко отбросившим всё второстепенное, – то ему и кажется, что оттуда, где он сейчас находится, легко добраться до всех исторических мест древности: на юг, в Миклагард, в Святую землю, на восток – в Швецию и Великую Швецию, на Новую землю, в Азию.
Но всё, что предстаёт его глазам – ещё пустяки по сравнению с тем, что приходится выносить ушам, ведь у всего здесь свой звук: грохот, гогот, крик, хлопок,
