Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Когда аплодисменты понемногу стихли, слово взял мистер Клейтон: как он уже отмечал, тут все спешат, как на пожар. Нужен ли деревне фонтанчик, вот в чем вопрос. А если нужен, то кому именно? Викарий пробормотал, что фонтанчик служил бы прекрасным напоминанием нашим потомкам о тяжких испытаниях, которые выпали на долю их страны. Эмбери обратился к мистеру Бейтсу с вопросом, нужно ли его потомку напоминание о… «Это вопрос общий, а не частный, мой дорогой Эмбери», — прервал его священник.

В эту минуту медленно поднялся на ноги хозяин «Собаки и утки».

Праздники, сказал он. Мы уже отмечали это самое замирение. Ну, а говоря как мужчина мужчине, что значит «праздники»? Он тут ко всем обращается. Праздник — это когда люди веселятся, когда они, как положено англичанам, собираются вместе, разом садятся за стол и празднуют. Как правильно сказал сэр Джон, правильно и к месту, первым делом надо подсчитать, сколько у них денег. Ну, а если они пожелают остальное предоставить ему, он будет только горд и счастлив сделать все на совесть. Они же его знают: если с ним по-честному, так и он по-честному. Как только станет ясно, сколько на руках денег и сколько требуется сидячих мест, он сможет приступить. Вот и все, что он имел в виду по поводу праздников.

Ответное воодушевление не имело границ. Но на лице у викария проступила тревога, и он что-то зашептал на ухо сквайру. Тот в ответ пожал плечами и пробормотал какое-то короткое словцо, после чего викарий встал. Он должен им сообщить приятную новость — приятную, но отнюдь не неожиданную: сквайр со своей неизменной щедростью решил предоставить им для празднества свои дивные сады и игровые площадки и взять на себя бремя расходов по их увеселению в годовщину перемирия. В связи с чем он предлагает поприветствовать сейчас сэра Джона троекратным «ура!». Что и было сделано. Затем собравшиеся разошлись.

Дэвид Герберт Лоуренс {748}

Безразличие

Мой балкон находится на восточной стороне гостиницы; соседи справа — седой француз и его седая жена; соседи слева — две маленькие светловолосые английские дамы. И все мы смертельно стесняемся друг друга.

Когда я утром выглядываю из комнаты и вижу степенную французскую даму в алом шелковом пеньюаре, стоящую, точно капитан на мостике, и обозревающую окрестности, я тут же, пока она меня не увидела, прячу голову за дверь. И всякий раз, выходя на балкон, я ощущаю присутствие двух маленьких светловолосых дамочек, которые при виде меня, будто два белых кролика, прячутся за дверью, так что мне видна лишь кайма их юбок.

В тот жаркий предгрозовой день я вдруг, словно от толчка, пробудился от послеобеденного сна и, ступив босиком на балкон, сел и стал наслаждаться жизнью, стараясь не обращать внимания на две пары ножек двух маленьких дам, лежавших в шезлонгах у своей открытой балконной двери. Жаркий, тихий послеобеденный час! Внизу блестит зеркальная поверхность озера, хмурятся горы, зелень кругом почему-то особенно зеленая, все какое-то необычно неподвижное и напряженное — только совсем близко, на склоне, взвизгивают — з-з-з-к! з-з-з-к! — косы.

Две маленькие дамы ощущают мое присутствие: две пары завернутых в пестрые пледы ножек, торчавшие из шезлонгов, стоявших у соседней со мной балконной двери, приходят в движение. Одна пара ножек внезапно исчезает; следом за ней — вторая. Тишина!

И тут, о Боже, передо мной в сером шелке, с круглыми синими глазами возникает маленькая светловолосая дама; появилась, смотрит прямо на меня и замечает, как сейчас приятно на улице. Стало немного прохладнее, замечаю с притворной приветливостью. Она совершенно со мной согласна, и мы говорим о косцах, о том, как ясно слышны тяжелые вздохи косы.

Теперь мы стоим лицом друг к другу. Мы говорим о вишнях, о клубнике и о том, каким обещает быть урожай винограда. От урожая винограда разговор перекидывается на Италию и на синьора Муссолини. Я и не заметил, как маленькая светловолосая дама увлекает меня с моего балкона, переносит через зеркальную поверхность озера, через подернутые дымкой горы, мы покидаем двух косцов и вишневые деревья и погружаемся в тревожную стихию международной политики.

Одним незаметным вздохом маленькая дама сдувает меня, точно одуванчик, и я несусь куда-то вдать. А ведь всего мгновение назад было так приятно раздумывать о косцах. О шедшем первым, молодом, с длинными ногами, в голубых полотняных брюках, с мелькавшей за холмом непокрытой черноволосой головой. И о втором, плотном, довольно неуклюжем, в черных штанах, в новой соломенной шляпе, из тех, что носят гондольеры. Второй резким движением надавливал на косу.

Я наблюдал за такими непохожими движениями этих двух косцов, молодого, худого, в голубых брюках, и пожилого, полного, в черных потертых, раздувающихся штанах, за тем, как по-разному они косят, за угловатыми, резкими движениями пожилого, за его нелепой новой соломенной шляпой-канотье, и попытался привлечь к ним внимание маленькой дамы.

Но они ей были безразличны. Косцы, горы, вишневые деревья, озеро — все, что ее окружаю в данный момент, нисколько ее не интересовало. Казалось даже, она сейчас испугается того, что вокруг нее, и убежит с балкона. Но нет, она справилась со страхом, и вместо того, чтобы убежать самой, схватила меня, словно какая-нибудь колдунья, и унеслась в пустые, безлюдные пространства добра и зла, политики, фашизма, и всего прочего.

Даже кровожадная колдунья не могла бы поступить со мной более подло. Меня ведь не интересуют добро и зло, политика, фашизм, абстрактная свобода и другие понятия такого рода. Я хочу смотреть на косцов и думать, почему полнота, преклонный возраст и черные штаны обязательно сочетаются с новой соломенной шляпой из тех, какие носят гондольеры. Почему резкость, размашистость движений нравятся мне куда меньше, чем молодость, стройность, худоба, голубые полотняные брюки, черноволосая непокрытая голова и обрезки травы на поднятой над землей косе?

Почему современные люди почти всегда пренебрегают вещами, которые их окружают? Почему, приехав из Англии и увидев горы, озеро, косцов и вишневые деревья, маленькая синеглазая дама закрывает глаза на все, что теперь в ее власти, и переводит взгляд на синьора Муссолини, который не в ее власти, и на фашизм, который в любом случае отсюда не увидишь? Почему ее не увлекают места, где она находится? Почему не устраивает то, что имеется в непосредственной близости? Что ей еще нужно'?

Теперь я понимаю, почему ее круглые синие глаза такие круглые, такие невероятно круглые. Это потому, что ее все интересует. Все на этой земле, что не имеет к ней никакого отношения. Ей ужасно интересно, почему эти далекие, невидимые, то ли существующие, то ли нет, итальянцы носят черные рубашки, и абсолютно неинтересно, почему какой-то там пожилой косец, чья коса посвистывает под горой, носит черные широкие штаны вместо голубых полотняных. Спустись она сейчас с балкона, вскарабкайся на поросший травой холм и спроси полного косца: «Cher monsieur, pourquoi portez-vous les pantalons noirs?» «Почему, о почему вы носите черные штаны?» — и я бы сказал: «Ишь какая лихая дамочка!» Но коль скоро она мучает меня международной политикой, единственное, что я могу пробурчать, это: «Какая же ты старая зануда!»

Их все интересует, решительно все! Они буквально снедаемы любопытством. Их так интересует фашизм или Лига Наций, права ли Франция, или существует ли угроза институту брака, что они никогда не знают, где находятся. Они живут в абстрактном пространстве, в пустыне политики, принципов, добра и зла и т. д. Они и сами обречены быть абстракциями. Говорить с ними — то же самое, что пытаться установить человеческие отношения с алгебраическим неизвестными.

Между реальной жизнью и этим абстрактным интересом пролегает глубокая пропасть. Что такое реальная жизнь? Реальная жизнь — это прежде всего непосредственный контакт. Между мной, озером, горами, вишневыми деревьями, косцами и неким невидимым, но шумным зябликом на липе с подрезанными ветвями установился прямой чувственный контакт. И эту связь разорвали роковые ножницы абстрактного слова «фашизм», а маленькая старушка по соседству со мной явилась той самой Атропос, что сегодня днем разрезала нить моей реальной жизни. Она обезглавила меня и швырнула мою голову в пространство абстракций. И мы еще должны любить своих ближних!

Если речь идет о жизни, то живем мы чутьем, интуицией. Это чутье заставляет меня со всех ног бежать от маленьких, излишне серьезных дам, вдыхать распустившиеся почки на липах, срывать самую спелую вишню. Если б не интуиция, я бы не ощутил сегодня днем жутковатый блеск озера, угрюмость гор, яркую зелень под лучами предгрозового солнца. Не ощутил бы молодого косца в голубых брюках, незаметным движением сбрасывающего скошенную траву с приподнятого лезвия косы, пожилого косца в широкополой, как у гондольера, соломенной шляпе, который косит траву резкими, размашистыми движениями, их обоих, обливающихся потом в непроницаемой тишине ослепительного света.