Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До сих пор Джолион старался писать хотя бы с неким подобием иронии, но теперь предмет совершенно его увлек:
«Джон, я хочу объяснить тебе, если сумею (ведь это очень трудно), как вышло, что несчастливый брак был заключен так легко. Ты, конечно, скажешь: «Если она не любила этого мужчину по-настоящему, тогда зачем выходила за него?» И ты был бы совершенно прав, если бы не пара весьма огорчительных обстоятельств. Эта ее ошибка дала начало всем последующим бедам и страданиям, поэтому я хочу, чтобы ты понял. Видишь ли, Джон, в те годы, да и сейчас (при всех разговорах о просвещении) девушки в большинстве своем выходили и выходят замуж, ничего не зная о физической стороне супружеских отношений. Даже если они знают, что это такое, они этого никогда не испытывали. В этом и заключается проблема. Каковы бы ни были знания в теории, отсутствие настоящего опыта зачастую приводит к беде. Очень многие девушки (и твоя мама была из их числа) просто не могут быть уверены в том, любят ли они мужчину, за которого выходят замуж. Они не знают этого до тех пор, пока не соединятся с ним в том акте, который и делает брак браком. Во многих случаях этот акт рассеивает сомнения, цементирует и укрепляет союз, однако порой наоборот: притяжение исчезает, обнаруживается ошибка. С твоей мамой получилось именно так. Ничто в жизни женщины не может быть ужаснее подобного открытия, которое каждый день, каждую ночь заявляет о себе все сильнее. Люди грубые и не привыкшие мыслить склонны смеяться над такими бедами: дескать, что за шум из ничего! Люди узколобые и самоуверенные, способные судить о жизни других только по собственному опыту, склонны осуждать женщин, совершивших такую ошибку, – осуждать на пожизненное заключение в темнице, которую эти девушки сами же для себя построили. «Постелила постель – ну и ложись в нее», – есть такое циничное выражение, совершенно не достойное леди или джентльмена в лучшем смысле этих слов, а более сильного порицания я не знаю. Я всегда был не из тех, кого называют моралистами, но не хочу сказать тебе ничего такого, мой дорогой, отчего у тебя может возникнуть легкомысленное отношение к связям, которые ты создаешь, к союзам, которые ты заключаешь. Ни в коем случае! Тем не менее, опираясь на опыт прожитой жизни, я говорю: люди, осуждающие жертв подобных трагических ошибок и не желающие им помогать, ведут себя бесчеловечно. Вернее, такое поведение было бы бесчеловечным, если бы эти люди были в состоянии понять, что делают. Но они не в состоянии. Оставим их. Они для меня – такое же проклятие, как, не сомневаюсь, и я для них. Все это я должен был сказать, потому что мне придется поставить тебя в положение судьи твоей матери, а ты еще очень молод и мало знаешь жизнь. Итак, продолжаю свой рассказ. После трех лет попыток подавить неприязнь – можно даже сказать отвращение, и это не будет слишком сильно, так как при определенных обстоятельствах неприязнь перерастает в отвращение очень быстро – после трех лет, которые были мукой для чувствительной натуры, стремящейся к прекрасному, твоя мама встретила мужчину, и он ее полюбил. Это был архитектор, построивший наш дом, только строил он его для твоей мамы и отца Флер как новую супружескую темницу – замену лондонской. Может, этот факт как-то повлиял на то, что произошло дальше. Так или иначе, твоя мама тоже его полюбила. Я знаю: нет необходимости объяснять тебе, что мы не совсем по собственной воле выбираем, в кого влюбляться. Любовь просто приходит. Вот и тогда она пришла. Догадываюсь, хотя мама никогда особенно не говорила об этом со мной, какая в ней происходила борьба. Ведь она, Джон, была воспитана в строгих правилах и совершенно не легкомысленна – нисколько. И все же чувство взяло верх над убеждениями, и они соединились не только духовно. Затем произошла ужасная трагедия. Я должен тебе сказать, потому что иначе ты не поймешь в полной мере того, с чем сталкиваешься сейчас. Однажды ночью, в пору, когда страстная любовь твоей матери к тому молодому человеку достигла апогея, тот мужчина, чьей женой она была – Сомс Форсайт, отец Флер, – силой принудил ее к исполнению супружеского долга. На следующий день она пошла к своему возлюбленному и сказала ему об этом. Совершил ли он самоубийство или в смятении случайно попал под колеса, мы никогда не узнаем. Так или иначе, он погиб. Представь себе, что творилось с твоей мамой, когда она узнала о его смерти. Я видел ее в тот вечер. Твой дед послал меня помочь ей, чем можно. Я видел ее – всего несколько секунд, потому что муж тут же захлопнул дверь у меня перед носом. И все-таки я до сих пор не забыл, какое у нее было лицо. Даже сейчас оно стоит у меня перед глазами. Тогда я еще не любил твою маму (это чувство возникло только через двенадцать лет), и тем не менее навсегда запомнил, какой она тогда была. Твоя мама всецело поглощена тобой, беззаветно предана тебе. Не хочу писать зло о Сомсе Форсайте. Я и не думаю о нем так. Я долго жалел его, жалел, пожалуй, даже в тот момент. Людской суд постановил, что она неправа, а он прав. Он любил ее – по-своему. Она была его собственностью. Это его взгляд на жизнь: человеческие чувства и сердца для него собственность. Он не виноват – таким родился. А я родился таким, что мне подобные взгляды всегда были отвратительны. И ты, насколько я тебя знаю, не можешь моего отвращения не разделять. В ту ночь твоя мама ушла из дома и двенадцать лет жила одна, ни с кем не знаясь, пока Сомс, все еще бывший ее мужем (он не хотел подавать прошение о разводе, а она не имела права), не спохватился, видимо, что у него нет детей,
