Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси

– Садись, старик. Маму уже видел?

– Нет.

Краска отлила от лица Джона, сменившись бледностью. Мальчик сел на ручку старого кресла, как сам Джолион сиживал возле своего отца до тех пор, пока их отношения не расстроились. Неужели между ним и его сыном тоже настал момент разрыва? Всю жизнь скандалы были ему ненавистнее яда. Он избегал сцен, тихо идя своей дорогой и не мешая другим. Но теперь, в самом конце, по-видимому, его ожидала сцена более болезненная, чем все те, от которых ему удалось себя оградить. Спрятав чувства под забрало, он стал ждать, когда Джон заговорит.

– Отец! – медленно произнес тот. – Флер и я обручены.

«Точно!» – подумал Джолион, с трудом дыша.

– Я знаю: вам с мамой эта мысль не нравится. Флер говорит, мама была помолвлена с ее отцом, прежде чем вышла замуж за тебя. Мне, конечно, неизвестно, что произошло, но это ведь случилось давным-давно! Я предан Флер, папа, а она говорит, что предана мне.

Джолион издал странный звук: не то смешок, не то стон.

– Тебе девятнадцать, Джон, а мне семьдесят два. Разве мы можем понимать друг друга в подобных вопросах?

– Папа, ты любишь маму, значит, представляешь себе, что мы чувствуем. Справедливо ли это по отношению к нам – позволять старым делам портить наше счастье?

Момент для признания настал, но Джолион вдруг решил откладывать до тех пор, пока это хоть как-то возможно. Он положил ладонь на руку сына.

– Послушай, Джон! Я бы, конечно, мог говорить тебе, что вы оба еще слишком молоды, не знаете собственного сердца и так далее, но слушать ты все равно не станешь. Да и не в этом дело. Юность, к сожалению, быстро уходит. Ты легко говоришь о «старых делах», хотя, как ты верно заметил, тебе ничего не известно. Теперь скажи: был ли у тебя хоть когда-нибудь повод сомневаться в моей любви к тебе или в правдивости моих слов?

В менее тревожную минуту Джолиона, вероятно, позабавило бы противоборство чувств, вызванное его словами: то, как мальчик сжал ему руку, опровергая их, и как вместе с тем испугался ожидаемых следствий этого опровержения. Однако сейчас он был только благодарен сыну за успокоительный жест.

– Очень хорошо, значит, ты можешь мне верить. Если ты не прекратишь этого романа, мама на протяжении всей оставшейся жизни будет страдать. Прошлое, мой дорогой, каково бы оно ни было, похоронить нельзя – в самом деле нельзя.

Джон встал с подлокотника кресла.

«Девушка, – подумал Джолион, – она стоит сейчас перед ним, как олицетворение самой жизни, – красивая, нетерпеливая, любящая!»

– Не могу, отец! Как я могу? Только из-за того, что ты так сказал! Нет, конечно же, я не могу!

– Джон, если бы ты знал историю, ты бы тотчас со мною согласился. Тебе бы пришлось! Неужели ты мне не веришь?

– Откуда тебе знать, что я подумал бы? Да я люблю ее больше всего на свете!

Джолион вздрогнул и с болезненной медлительностью произнес:

– Даже больше матери, Джон?

По лицу и сжатым кулакам сына он понял, какую борьбу тот переживает.

– Не знаю, – выпалил мальчик. – Не знаю! Но отказаться от Флер просто так, из-за чего-то, чего я не понимаю и что, уверен, не может быть вполовину столь же важно для меня, это… это…

– Тебе кажется, что это несправедливо с нашей стороны, что мы ставим перед тобой барьер. Тем не менее, продолжать твой роман действительно нельзя.

– Флер любит меня, я люблю ее. Если ты хочешь, чтобы я тебе доверял, почему сам не доверяешь мне, отец? Мы бы не стали ни о чем расспрашивать, прошлое не имело бы для нас никакого значения. Так мы оба только сильнее любили бы тебя и маму.

Джолион погрузил руку в нагрудный карман, но вынул ее оттуда пустой. Несколько секунд он сидел, цокая языком, после чего сказал:

– Подумай, что значит для тебя твоя мать. У нее кроме тебя никого нет. Мне осталось недолго.

– Почему? Это нечестно… Почему недолго?

– Потому, – произнес Джолион довольно холодно, – что врачи мне так сказали. Только и всего.

– Ох! Папа! – вскричал Джон и залился слезами.

Джолион не видел сына плачущим с тех пор, когда тому было десять лет, и теперь этот всплеск чувств глубоко и болезненно тронул его. Он понял, какое у Джона мягкое сердце, как много мальчик будет страдать – и сейчас, и в дальнейшей жизни. Джолион беспомощно протянул руку, хотя вставать не собирался и даже не смел.

– Милый мой, не надо, а то и я тоже не выдержу!

Подавив судорожный плач, Джон отвернул лицо и застыл.

«Ну что теперь? – подумал Джолион. – Что еще мне сказать, чтобы убедить его?»

– Кстати, маме ничего не говори. Ей хватает волнений. Я понимаю твои чувства, Джон, но ты же знаешь нас с мамой достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: мы не станем мешать твоему счастью без причины. Сынок, важнее твоего счастья для нас ничего не может быть. Вернее, для меня самое важное – твое и ее счастье, а для нее – только твое. Все ваше будущее сейчас поставлено на карту.

Джон повернулся: лицо было мертвенно бледно, глубоко посаженные глаза горели.

– В чем же там дело? В чем дело? Не держи меня вот так – в темноте!

Поняв, что бой проигран, Джолион снова опустил руку в нагрудный карман и сидел так целую минуту, закрыв глаза и тяжело дыша. Ему подумалось: «Хотя в жизни мне много везло, горькие моменты тоже были, и этот хуже всех!» Наконец достав из кармана письмо, он произнес утомленно:

– Ну вот, Джон. Если бы сегодня ты не приехал сам, я бы отправил тебе это по почте. Правда, мне хотелось избавить тебя от этого. И твою маму, и себя. Но, видно, нельзя. Прочти, а я, пожалуй, пойду в сад, – и он вытянул вперед руки, чтобы встать.

Джон, взяв письмо, быстро сказал:

– Нет, лучше я уйду, – и ушел.

Джолион вновь погрузился в кресло. В этот момент падальной мухе вздумалось летать вокруг него, яростно жужжа. Этот привычный звук был лучше, чем ничего… Куда мальчик пошел читать письмо? Проклятая история, проклятое письмо! Жестокое дело – жестокое по отношению к Сомсу, к этим двум детям, к нему самому! Сердце глухо стукнуло и заболело. Жизнь, любовь, работа, красота, боль и вот теперь – конец! Это было хорошее время, несмотря ни на что. Правда, иногда приходится жалеть о своем появлении на свет. Жизнь изнашивает тебя, но не внушает тебе желания умереть – вот в чем коварство! Иметь сердце – это ошибка!

Снова зажужжала муха, принеся в комнату жар, гуд и аромат лета – да, аромат: спелых фруктов, сухих трав, сочной зелени кустарников, ванильного дыхания коров. И где-то в саду, окруженный этими ароматами,