Шанхай - Ёкомицу Риити

– А это не коммунистическая ли риторика? В Лахоре тоже уже неспокойно? – спросил Ямагути.

Амли, подняв глаза от бумаги, посмотрел в лицо Ямагути и сказал:

– Да вам повсюду мерещатся красные. Если так и будем бояться компартии, то великому паназиатизму придет конец.

– Ладно. Идем.

– Идем.

Ямагути первым вышел на улицу, Амли, взяв шляпу, последовал за ним. В этот момент Ямагути вспомнил об о-Суги – ведь этим вечером он хотел навестить ее.

– Вот черт, – сказал он вслух.

32

О-Суги, проснувшись утром, вышла на балкон второго этажа и, опершись на перила, рассеянно наблюдала за суетой внизу. На мосту, над каналом, китайская девушка, держа в руке кочан цветной капусты, так же как и о-Суги, прильнула к перилам моста и смотрела в воду. Рядом, у ног этой девушки, прямо на голой земле сидел сапожник и старательно, со скрежетом выдергивал зубами гвозди из подошвы. Перед ним появлялись и исчезали: обвешанный инструментами торговец вразнос; идущие домой моряки; трясущаяся в коляске беременная; ковыляющая как ребенок женщина с забинтованными ногами. Под мостом двигались, зеркально отражаясь, идущие по нему люди. Мятые жестяные банки, трупики птиц, вспучившаяся черная пена, кожура фруктов окружали лодку с грузом наколотых дров, пришедшую прошлой ночью, вероятно, откуда-то из Цзянсу и сейчас стоявшую неподвижно, словно вмерзшую в грязную воду.

О-Суги заметила в этой лодке одинокую старуху с шитьем в руках и вспомнила о собственной матери, которая и у нее когда-то была. Она повесилась, когда дочка была еще маленькой, и оставила ее умирать от голода. О-Суги сейчас уже почти не помнила, как в одиночку добралась до Шанхая. Она слышала от родственников, что ее отец, полковник сухопутных войск, внезапно скончался во время военных маневров, и мать одна растила дочь. И вот однажды пособие, регулярно приходившее из пенсионного управления, посчитали незаконным и постановили возвратить уже выплаченные деньги в полном объеме. Конечно, для матери о-Суги разом вернуть такую большую сумму было невозможно. Более того, она понимала, что без пенсии им с дочкой не прожить. Мать глубоко страдала, поэтому и покончила с собой.

«Дать деньги ничего не понимающему человеку, а потом требовать их вернуть – это слишком жестоко, слишком!»

Когда о-Суги вспомнила о несчастье матери, будто случившемся накануне, чистый утренний воздух, на мгновение застыв, стиснул ее тело холодом. Почувствовав, что у нее невольно потекли слезы, о-Суги стала пристально разглядывать старуху в лодке. «Кто же ее превратил в такую вот?»

Когда с поросшей травой кирпичной стенки за спиной старухи в сточные воды канала кто-то сбросил мусор, тень матери исчезла, и в воображении о-Суги одно за другим возникли лица сменяющихся каждую ночь клиентов. О-Суги, зацепившись взглядом за ветку, быстро вращающуюся в сточном канале, подумала: а что, если уговорить какого-нибудь доброго клиента разок свозить ее в Японию? Она ведь почти ничего не знает о тамошней жизни. В памяти всплывали каменная ограда замка, протянувшаяся длинной мощной стеной; ветер, поющий в ветвях сосен; скопление деревенских крыш под холодным мелким дождем; петух, уныло надрывающий горло под камелиями; и всегда одиноко стоящий на углу улицы черный почтовый ящик, напоминающий человеческое лицо, – в ее воображении мелькали только эти обрывки воспоминаний.

Вид китайского квартала, за которым она сейчас наблюдала, казался безмятежным, в отличие от вспомнившегося ей японского пейзажа. С утра безработные так же, как и она, праздно опершись о перила, смотрели вниз на канал. На поверхности воды играли блики утреннего солнца, скользя по опорам моста. Вот изломанная тень шеста, а в пене, где отражается разрушающаяся кирпичная кладка, застыли в неподвижности гниющие щепки и мусор, зацепившись за весло лодки. Цветы ирисов – кто же их выбросил? – будто живые, распустили фиолетовые лепестки между желтым трупиком цыпленка и обрывками ткани.

О-Суги собралась сегодня пораньше отправиться в город на поиски клиентов. Но прежде она хотела попробовать рыбу – японского желтохвоста. «Схожу-ка я сперва на рынок».

Эта мысль подняла ей настроение. Умывшись, она наложила косметику и, придав себе вид прислуги из какого-нибудь приличного дома, с корзинкой в руках пошла за покупками.

Время приближалось к десяти утра, но на рынке – внутри огромного бетонного трехэтажного здания, широко раскинувшегося на несколько кварталов, – все еще царило большое оживление. Цветочный отдел напоминал полный распустившихся цветов сад. Рыбный отдел походил на дно осушенного озера. О-Суги прошла между увешанных сушеной тихоокеанской треской и горбушей стен, миновала горы яиц, прошла сквозь ряд свежих ароматных овощей и замерла от неожиданности.

Впереди рядом с огромным резервуаром, кишащим черепахами, она увидела Кою и о-Рю. О-Суги спряталась за спинами людей, пока те двое не успели заметить ее. Теперь уже не до покупок. Проскользнув между свисающими корневищами лотоса и сахарным тростником, о-Суги уклонилась от взглядов Кои и о-Рю, но потом подумала: «А почему я должна избегать их? Разве не они всему виной?» Пусть теперь она и уличная женщина, но кто ее сделал такой, кто?!

Переполненная закипевшей досадой, о-Суги без колебаний решила предстать перед ними в людской толчее. Как они, должно быть, растеряются! Хочется взглянуть на их лица. Да, так она и поступит!

Собравшись с духом, о-Суги стала продвигаться в толпе им навстречу. Те двое не подозревали, что она рядом. О-Суги увидела, как они заглянули в резервуар, полный осьминогов, сазанов, морских чертей, лобанов, и потом повернули в сторону цветочного отдела. О-Суги изо всех сил старалась не потерять их из виду; расталкивая людей и спотыкаясь, она наконец догнала Кою.

Ну и что она собирается делать, встретившись с этой парочкой лицом к лицу? Теперь говорить уже не о чем, и нельзя ведь, дав волю раздражению, наброситься на них с кулаками. А если, увидев ее, они проявят дружелюбие, то, конечно, ее гнев утихнет. О-Суги невольно подумала, что, возможно, они начнут над ней насмехаться, с ухмылками разглядывать ее, и почувствовала себя по-настоящему плохо.

Преследуя их, о-Суги смотрела на широкие плечи Кои и на его длинные ноги. Ей вспомнился морок той ночи в доме Санки, когда она неожиданно лишилась девственности. Тогда белые волны захлестывали ее сознание, толпы детей и стаи рыб, сменяя друг друга, преследовали ее, и она пробудилась. Но мужчина той ночи – это Санки или Коя? Если это – Коя, то… Ох, вот его плечи, вот его торс… Разве сейчас, рядом с о-Рю, он не пожимает плечами так до боли знакомо?

Прикрыв рот рукавом и пристально следя за Коей, о-Суги еще некоторое время шла за ними. До каких пор она намерена таким образом их преследовать? Сколько ни преследуй – что толку? Если за каждым гнаться… Наверняка Коя выгодно пристроился к о-Рю и, как она берет деньги у клиентов, так и он, по-видимому, искусно вымогает деньги у нее. Вот и ей надо искать таких же богатеньких клиентов, как Коя, чтобы всегда быть в выигрыше.

Вскоре ей захотелось вернуться к себе, и, прекратив преследование, о-Суги направилась к выходу. Взяв рикшу, она доехала до проспекта, а затем пошла по тротуару в поисках иностранцев; покачивая бедрами, она не спеша направилась к парку, бросая взгляды на проходящих мимо мужчин.

Однако среди прохожих не оказалось никого, кто бы днем обратил на нее внимание. Только сверкающие глаза обвальщика с тесаком в руке из мясной лавки да взгляд какого-то нищего, что непрестанно кланялся. Еще ей запомнился мальчишка, который, раскинув ноги на дорогу, боязливо пробовал опиум.

О-Суги перешла по мосту на ту сторону. В этом парке, как всегда, собрались проститутки со всех концов земли, выползшие из своих нор и молча гревшиеся на солнце. О-Суги присоединилась к ним и, сев на скамейку, стала рассеянно смотреть на воду в фонтане: та поднималась вверх, на мгновение застывала и затем рассыпа́лась брызгами. Цветы платана дождем падали о-Суги на плечи. И каждый раз, когда легкий ветерок менял направление, в фонтане перед глазами молчаливых женщин возникала радуга и в следующий момент исчезала, возникала и исчезала, снова и снова повторяя свое восхитительное представление.