Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так Матвей забрал Марию с ее вымеском[35] домой. Вороновы благословили воссоединение семьи, даже выпили браги на радостях. Один Федя ходил как в воду опущенный, перестал разговаривать, на все вопросы родителей отвечал небрежными кивками.
Матвей хвастал перед соседями:
– Смотрите, какой карапуз у нас с Марией народился! Наследник! – И вскоре все сплетни и пересуды в Еловой утихли – сроду не было такого, чтобы мужик чужого ребенка признал.
Вся эта суета с Федей и его полюбовницей произвела на девчушек разное впечатление. Аксинье было жалко брата, она, как никто, понимала, что Федор – обычный мужик. С детства лежало на нем клеймо скудоумного, лишенного простых радостей: жены, детей, людского уважения. Невидимое, неосязаемое, клеймо намертво впечаталось в его стройное, легконогое тело.
Ульяне шашни соседки и Феди были жуть как интересны: где встречались, как часто, почему брат Аксиньи, за мужика в деревне не считавшийся, стал для женщины искушением, введшим ее в грех, – все это она могла обсуждать часами.
7. Заложница судьбы
Весенним утром Ульянка прибежала в коровник, где Аксинья мучилась с молодой норовистой телкой. Или телка мучилась с ней… Сколь ни уговаривала девушка животину, не тянула сосцы, корова возмущенно мычала и отказывалась давать вожделенное молоко. Слезы досады готовы были уже брызнуть из глаз девушки, когда взволнованная Ульяна заорала на всю сараюшку, испугав даже спокойных, сбившихся в углу овечек:
– Он… он… в кузнице … беда!
– Что случилось-то? Скажи ты толком? – вскочила Аксинья.
– С Григорием беда! Окалина… В глаз! Страсть!
– Подои телку, – крикнула Оксюша уже на бегу. Раздался возмущенный вздох Ульяны, а потом над сараюшкой разлилась песня. И вскоре струи молока ритмично застучали по ведру, знаменуя победу над норовистой телкой.
Аксинья бежала к Глафире, не чуя ног. Лишь старая травница поможет кузнецу. Гречанка так долго собирала котомку, возилась, скрипела костями, что нетерпеливая девушка взмолилась:
– Баба Глаша, быстрее.
– А ты на пожар, что ли, торопишься? Ничего с кузнецом твоим не случится.
Аксинья проглотила рвущиеся возражения и, схватив знахарку под руку, почти потащила по направлению к кузне. Там, невзирая на ранний час, уже столпился народ – в основном дети и старики.
– Хромой кузнец окосел на один глаз, – кривлялся рыжий Фимка.
Игнат метался вокруг Григория, толком не понимая, чем ему помочь. Кузнец сидел, прижимая грязную тряпицу к лицу, Аксинья почувствовала, как в тревоге сжалось сердце.
– Показывай, что у тебя, – с кряхтением Глафира присела на топчан, оглядывая закопченную, низкую кузницу.
– Железная крица. Видно, плохая… Я горн разжег, как обычно. Отлетел кусок, и прямо в глаз! И не видит теперь ничего! – Гриша молчал, и это с лихвой восполнял Игнашка, от волнения сделавшийся разговорчивым сверх меры.
Знахарка с отвращением бросила на пол грязную тряпицу.
– Ишь чего удумали. – Она долго рассматривала правый глаз. Он выглядел жутко, покраснел, опух, веко приобрело розовато-багровый отлив. Аксинья, стоявшая за спиной Глафиры, вытягивала шею, пытаясь рассмотреть рану, и вдруг увидела, что здоровый глаз кузнеца ей подмигивает.
– Да-а-а, – протянула Глафира. – Аксинья, иголку с ножичком дай-ка мне, в котомке. – Трясущимися руками девушка протянула страшные приспособления знахарке. Несколько секунд, и в узловатых руках оказался крошечный кусок металла: – Смотри, осталось бы это в глазу – точно ослеп. А так, с Божьей помощью…
Каждый день Аксинья появлялась в кузнице, держа в руках лечебные снадобья. Сухо поздоровавшись с кузнецом и его помощником, юная лекарша всем своим видом показывала: она здесь лишь по делу. Оксюша промывала набрякший кровью глаз очанкой, наносила пахучую мазь на веко, вздрагивая каждый раз, как прикасалась к горячей коже Гриши. Он разговоры с девушкой не заводил, сидел тихо. Но с самого утра вытягивал шею, силился здоровым глазом разглядеть хрупкую фигурку девушки.
– Нет уж ничего… Заживает твой глаз, больше не приду, – предупредила через неделю Аксинья.
Григорий цыкнул Игнашке, и тот, понятливый, вышел из кузни.
– Долго отворачиваться-то будешь? – сжал тонкую фигурку, как зажал металл в тисках.
– Пусти меня, я все тебе сказала.
– От судьбы не убежишь, краса моя, даже не надейся – Девушка вырвалась из железных рук. Тело ее горело от слов кузнеца, а в голове билось одно: «Не убежишь… Не убежишь…»
* * *
Вдыхая запах весеннего леса, набирающих сок деревьев, слушая трели птиц, чутко внимая голосам и шорохам тайги, звонким ручьям, Аксинья забыла о своих тревогах и печалях, задумалась, замечталась. Вопреки голосу разума, твердившему, что нечего ей делать в этом укромном месте, в том самом месте, где всего две недельки назад так душевно она беседовала с Григорием… Ноги несли ее к заветному бережку.
Тропка, покрытая грязью вперемешку с застарелым льдом, предательски заскользила под ногами. Силясь удержать равновесие, девушка замахала руками, старенькие сапожки разъезжались в грязи. И в самый последний момент она почувствовала, как чья-то сильная рука подхватила ее под локоток и поставила на ноги.
– Полетать решила, красавица? – раздался низкий насмешливый голос. Вот чего уж Аксинье не хотелось, так это подобного конфуза. Объект ее ночных страданий, тот самый «черт», который смущал ее покой, ехидно улыбаясь, стоял перед ней, чуть не став свидетелем бесславного падения.
– Нет, скользко очень. Грязь, вишь, какая!
– Зачем одна пошла на берег? Ко мне бы в кузню заскочила, да только свистнула бы – я примчался!
– Смеешься все… Спасибо, Григорий, за помощь. Глаз твой…
– Не окосел я! Глаз все видит. Исцелила меня. – Он оттянул правое веко, Аксинья вздрогнула. – Тебя высматривает, а ты все прячешься.
– Прощай. Дальше дойду сама! – Она ускорила шаг и быстро поняла, что история с падением может повториться.
– Да не торопись ты, второй раз поднимать и на ноги ставить не буду. Давай ручку свою сюда.
Засунув Аксиньину руку под мышку, кузнец преспокойно продолжил путь.
– Вот теперь не упадешь. Если вместе не покатимся по тропке.
Тут уж девушка, сколь не пыталась оставаться серьезной, прыснула. Всю дорогу они перебрасывались ядреными словечками и хохотали.
– Что ж ты долго ты не приходила, – внезапно став серьезным, спросил Григорий. – Я каждый вечер ходил сюда, ждал, что солнышко ясное появится, – опять стал его голос насмешливым. – Куда пропала-то?
– Да некогда было, вся в хлопотах домашних, весна – самое время дел огородных. И сам знаешь, пост Великий, не до баловства…
– Такая занятая да верующая… Страшно просто… Мучила меня нарочно, знаю я вас, женское племя, – жесткие нотки послышались в
