Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Что выскочила из храма, как будто черти гнались за тобой? – раздался знакомый голос. Спиной ощутила его близость, зажегся огонь в самой глубине тела.

– Григорий… Да разве можно так говорить?

– Как? А, про чертей… Все забываю, что ты богомолица…

– Не шути так, Гриша, неужто ты безбожник? – прошептала девушка. – Не раз подмечала я, что нет в тебе почтения…

– Да брось ты, медуница. Долго я жил в Крыму, много повидал и понял… Не сейчас про это говорить, не поймешь ты, мала еще… Потом я тебе все расскажу…

– Мала, мала, все в один голос говорят. И родители, и ты… Надоело уже, – вспылила девушка. – Мне уж пятнадцать годов скоро, а вы все об одном твердите.

– Если выросла, девица взрослая, заневестившаяся… Буду тебя ждать сегодня-завтра в нашем месте. Поеду я в Еловую, дел много, некогда в городе баклуши бить.

Исчез Григорий также внезапно, как появился.

– И не наше это место, а мое… много лет туда хожу, – вслед кузнецу пробурчала Аксинья. Сама же не могла сдержать радостного выдоха: «Он меня будет ждать, опять будет ждать, Гриша мой».

– Свербит, девка, у тебя. Смиряй похоть, ёнда[37], – ехидный голос вернул ее на землю.

Покрутив головой, Аксинья разглядела крошечного бедного старичка, притулившегося на краю паперти.

– Вот такие потом и топятся. Слышь, девка, сбегай за угол, купи медовухи… На светлый праздник Воскресения Христова…

Она недоуменно смотрела на божьего человека и не знала, что сказать в ответ. А блаженный глаза закрыл и засопел, не дождавшись благодеяния. Вернулась в церковь и уже не замечала духоту, бесконечную службу, возвращение в деревню. Перед глазами ее стояли ласковые очи кузнеца, а в ушах скрипело: «Смиряй похоть… ёнда…»

В пасхальное воскресенье деревня гуляла, все избы были открыты для гостей.

– Христос воскрес!

– Воистину воскрес! – раздавалось в каждом доме.

К вечеру все от мала до велика высыпали на улицу. Девки в круг сгрудились, частушки пели, парни мерялись удалью молодецкой.

В центре Еловой столб вкопали и три платка к самой макушке прицепили.

– Кто самый смелый? – крикнула Марфа. Бойкая и шебутная, она была заводилой в таких делах. – Кто зазнобе своей платок подарит? Два платка простых, ситцевых, а наверху кумачовый, особенный плат. Налетай, парни!

Два хлопца платки ситцевые добыли, один был подарен Ульяне, другой – самой Марфе. Радостные девки расцеловали парней.

– А особый платочек-то висит на самой верхушке столба! Перевелись храбры молодцы?

– Я полезу, – вышел Семен. Долговязый, нескладный, он снял рубаху, закатал порты и ловко полез по столбу.

– Бортник – медовая душа…

Ишь как перебирает ногами! Гляньте, медом намазался. Ванька, подсоби сыну…

Иван Петухов замер, закусил губу, с гордостью наблюдал за сыном. Семен прочно прилипал к столбу, ласково обхватывая его загорелыми руками и бледными, поросшими светлой шерстью ногами. Скоро он уже отвязывал алый платок.

– Кому ж подарит-то? – шептали Зоя и Анфиса. В каждой билось: вдруг меня порадует молодец?

Семен быстро слез, потер руки в свежих занозах и подошел к Аксинье.

– Держи. Тебе… – А она покраснела под цвет подаренного платка.

– Спасибо тебе, Семен, – по обычаю поклонилась Оксюша и в щеку поцеловала парня.

Она сжала в руках кумачовую тряпицу, яркую, задорную, совсем ей ненужную.

– Эх, Аксинька, весело живешь, – протянула Зоя. Веселый тон не скрыл зависть. Всем ведомо, осталась девка на гуляниях без подарочка – бросовый она товар.

Подруга не слушала ее, крутила головой.

– Ты кого высматриваешь? Семка вон стоит лыбится.

Но Аксинья искала глазами вовсе не его. Увидела она, как Григорий покинул толпу и направился к своей кузнице. Когда он шел быстро, хромота была видна сильнее обычного, и сердце девушки обожгла любовь вперемешку с жалостью.

Вечером, накормив поросят и куриц, умаявшись от тяжелых лоханей, Оксюша заспешила на берег. Долго ждала она кузнеца. Не радовали ее утки, деловито скользившие по поверхности воды. Наводил тоску мерный перестук дятла, пристроившегося на высокой сосне.

Собравшись домой, она увидела в свете угасающего солнца очертания мужской фигуры – прихрамывая, кузнец спешил к ней.

– Где же ты? Куда пропал? Заждалась я!

– Дела задержали срочные…С Соли Камской приехали ко мне с заказом большим.

– Так, значит! Заказ тебе важнее. Прощай, я домой!

– Куда, краса моя? Остановись-ка!

Развернув ее к себе, Григорий сгреб, прижал ручищами к рубахе, пропитанной солью.

– Раздавишь же, Гриша, – шептала Аксинья, а губы ее касались горячего мужского тела, ее отделяло лишь тонкое полотно. Пахло мужским потом и кузней. Она ощущала гулкие удары сердца парня, и смущение окрашивало ее щеки румянцем. Потребность быть с ним, любимым и желанным, становилась все яснее. Тепло и терпкий мужской запах окутали ее, отделяя от остального мира. «Пусть катятся они в тар-тарары, отец, Микитка и все остальные».

– Не раздавлю, Оксюша.

Подхватив ее на руки легко, как ребенка, кузнец закружил, не обращая внимания на маленькие кулачки, ударявшие по его спине и плечам.

– Где платок Семкин? С ним теперь гулять будешь, Аксинья, раз подарки он тебе дарит? – увидела она совсем рядом с собой сузившиеся глаза Григория.

– На землю меня поставь. Так вот в чем дело! Потому опоздал на свидание? Наказать меня хотел, отомстить! Не ожидала от тебя!

– Прости, взыграла во мне ревность, когда увидел тебя с Семеном. Я тебе платок тот должен быть снимать… Кабы не нога моя проклятая…

– Да успокойся, что мне тот платок! Что мне Семен! Мы с детства с ним дружны были, а теперь… любви моей захотел! Не люб он мне.

– Значит, никто тебе, кроме меня, не нужен? Да, Аксинья?

– Да, никто и ничто! Сокол мой…

– Все у нас хорошо будет. Я тебе обещаю.

И в душе Аксиньи разлилось тепло. Верила он милому своему, верила каждому его слову.

* * *

После Пасхи в Соли Камской с большим размахом отмечался особый праздник. Каждый год Аксинья ходила следом за отцом и выпрашивала:

– Батюшка, расскажи про чудесное спасение.

– Дочь, сколько раз уж я тебе историю сию рассказывал. Пора бы запомнить, чай, не маленькая, – для виду отпирался он.

– Ты хорошо говоришь, складно. Никто так не умеет…

– Да расскажи ты, Василий, и мы с Федей послушаем, – вздохнула Анна.

– Много-много лет назад великое разорение грозило Соли Камской. Ногайская орда шла на город сплошной стеною. Крестьяне да посадские защищали город, бились не на жизнь, а на смерть. Топорами, косами, копьями раскидывали врага храбрые мужи русские. А ногайцы все наступали и наступали, и на месте каждого убитого ирода появлялось два новых. И стали ордынцы теснить защитников славного города,