Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«И родителей опозорила, и парня, который подруге нравился, увела… Что я за девка бесстыжая!» – покаянно думала во время заточения.
В клети день тянулся мучительно долго. Федя принес сестре краюху хлеба и кружку молока. Сочувственно посмотрев, он обнял Аксинью, по голове гладил, что-то тихонько мурлыкал.
– Один ты, Федя, меня жалеешь, понимаешь, – разрыдалась в голос от этой ласки Аксинья.
Прошел день. Второй.
Аксинья прислушивалась к голосам, шуму за стенкой и пыталась понять, чем занимаются домочадцы. Все валилось из рук, и шитье продвигалось медленно. В приданом не хватало белой рубахи для первой брачной ночи – с особым узором красными нитями по горловине и подолу. Аксинья исколола все руки и отодвинула рубашку в сторону.
На третий день пришла мать, принесла еду и села напротив, наблюдая за жадно глотавшей хлеб дочерью.
– Вот что ты натворила, дуреха? Я отца твоего успокоить не могу, он рвет и мечет. Грозится тебя в обитель отдать. Мол, пусть монахини ее на путь истинный наставляют, если мы не смогли.
– Матушка, обитель… Правда, отдаст?
– Да слова все… Знаю я отца, пожалеет. Будет он…
– Что?
– С Ерофеевыми говорить… С Акимом. Да только боюсь я, Ерофеевы тебя не возьмут в семью. Дурная слава, поди, и до города уже докатилась. У нас народ любит похабные истории смаковать.
– Замуж за кузнеца меня выдавать надо, иного пути нет. Я хотела сама все рассказать, повиниться да благословения с Григорием на Троицу просить. А кто-то меня опередил, растрезвонил.
– Марфа, вестимо. Как ужаленная прибежала, стала на всю улицу орать, что вы с Гришкой травы собираете да милуетесь у всех на виду.
– Злыдня!
Мать выразительно посмотрела на Аксинью:
– Злыдня не злыдня, а слова ее правдивы. А ты врала, изворачивалась…
– Матушка, – бросилась на колени девушка, – уговори отца, помоги. Нет мне жизни без Гриши. Ты должна понять!
– Дочь, молода ты еще. Главное – покой, дом да детки. Остальное – от беса, происки нечистой силы.
– Не могу я без него. Буду на коленях молить… Матушка…
– Дочка… Кузнец человек залетный. Слухи про него ходят, басурманином зовут. Кто знает, что у него в голове… Погулял – да бросил. Уверена, что возьмет он тебя в жены? – спросила Анна и, не дослушав ответ дочери, тихо закрыла за собой дверь.
– Уверена, – прошептала девушка.
В заточении часы тянулись бесконечно. Скорчившись на узком коробе, Аксинья не могла побороть озноб. Она то забывалась мутным сном, то открывала глаза, каждый раз заново переживая ужас своего положения.
Темнело. Засыпала деревня. Подал тоскливый голос Черныш, и Аксинья хотела завыть, поддержать цепного пса. Он куда счастливее. Сейчас дышит воздухом, а не в затхлой клети сидит.
Загремел замок. Аксинья села на лавку, натянула худое одеяльце на босые ноги. Отец плотно закрыл дверь, поставил светец с лучиной между собой и дочкой. Он не сел на лавку. Молча, грозно возвышался над непокорной дочерью.
Тишина разделяла их. Слышно было тяжелое дыхание Василия и сдерживаемые всхлипы Аксиньи.
Отец поднял тяжелый взгляд. В нем не было уже гнева. Усталость и сожаление.
– Аксинья… Сейчас ты должна сказать мне правду.
Растрепанные косы пушистым облаком обрамляли голову дочери. Бледные губы дрожали.
– Не смей врать мне.
Она выпрямила спину и сжала руки.
– О чем ты, отец?
– Ты… ты понимаешь, что втоптала меня в грязь? Понимаешь, не дурочка. Полон ли мой позор?
Муха залетела в куть и назойливо жужжала возле светца.
– Долго ты молчать будешь, дочь? Да чтоб тебя, – Василий пытался убить муху. Та улетела и спряталась в темном углу.
– Хватит уже молчать!
Аксинья вздрогнула всем телом.
– Что со мной будет, отец?
Василий подошел к дочери, навис над ней, схватил ее за узкие плечи:
– Скажи мне… Скажи… Валялась ты с ним?
– Нет… Нет… Нет… – отец отпустил ее, сел на лавку. На его лбу еле заметно блестели капли пота.
Аксинья со всхлипом сползла на пол:
– Нееееееет.
– Василий, ты что ж делаешь? – Анна слушала этот разговор и бессильно сжимала руки за дверью, не смея войти в клеть.
– Дочь воспитываю.
Василий потоптался на месте, он услышал все, что хотел. Можно уходить.
Аксинья прокричала в спину отца:
– Жалею, жалею я!..Что не было ничего. Слышишь, жалею, – загремел замок.
Темнота окружала Аксинью. Не было в ней просвета.
На следующий день в избе Вороновых стоял шум и гам. Василий кричал на сына и жену. Куда-то собирался. Федор проскользнул к сестре, долго молчал, с жалостью на нее глядя.
– Отец к Ерофееву… Злой очень.
– Он надеется сохранить помолвку?
– Нам ничего не сказал. Орет только.
Поздно вечером Василий вернулся домой, еле держась на ногах. Громко скинул сапоги, икнул и запел:
– Летит орел
Сизокрылый.
Слава!
А к нему голубка
белая.
Слава!
Взлетели в небо!
Слава!
Обнимм…
Песня оборвалась.
В избе раздался мощный храп.
Отец совершил чудо. На беду Аксинье. Свадьбе с Микиткой быть.
Утром узницу выпустили из клети. Ждали ерофеевских сватов со дня на день. Василий рассказывал жене, улыбаясь в бороду:
– Аким мужик умный, понял, что наговоры на Аксиньку идут. Я дал свое слово, что не было… Веди дочку в баню. Да смотри, чтоб не убежала. И корми хорошо. Дойдет девка, и так худосочная.
Анна кивнула головой и подтолкнула дочь. Всякий блеск исчез из глаз Аксиньи. Круги под глазами. Тусклая коса. Будто старуха, а не девка на выданье.
В бане Анна не выдержала, прижала к сердцу дочь:
– Ты моя кровинушка. Образуется все. Перемелется – мука будет. Будешь ты у меня самой счастливой.
– Мату-у-ушка. – Ласка разрушила все преграды.
Соленые потоки хлынули, затопили мать и дочь. Будто маленькой, мать расплела Аксинье косу. Промыла волосы березовым щелоком, облила травяным настоем.
– Что ж ты как неживая? Оксюша?
– А мне лучше так. Или реветь, или замороженной ходить.
Розовая, пропитавшаяся паром, Аксинья не смела поднять глаза на отца. Она скользнула в клеть, но остановилась, услышав отцовское:
– Аксинья, сядь. Слушай меня.
Она послушно села на лавку, поджав босые ноги. Анна встала рядом, не смея обнять дочь за плечи.
– Спасибо тебе, дочурка, за те унижения, что пришлось мне, уважаемому человеку, претерпеть! – Василий шумно встал, задребезжала посуда. – Чуть не на коленях молил я его не лишать меня дружбы и не расторгать наши общие дела. Анна, сил моих нет.
Аксинья представила отца, вымаливающего прощение у спесивого Акима. Шумно вздохнула.
– Недаром бают люди: и у доброго отца
