Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Жди меня, – Григорий, пригнувшись, зашел в сени избы, прилепившейся правым боком к часовенке. В небольшой пристройке витал сивушный дух. Поп любил принять на грудь, и жена его, тощая тоскливая баба, видно, выгоняла из избы своего исполненного благодати мужа.

– Аж слезу пробивает, – ухмыльнулся Григорий. – Есть кто?

Скоро он различил бесформенную кучу на лавке, высвистывающую носом какой-то замысловатый напев.

– Отец Сергий! Просыпайся. Дело важное есть! – Кузнец тряс священника, тот отмахивался, бормотал недовольно. – Деньги. Видишь? – Звон монет сразу заставил отца Сергия пробудиться от крепкого похмельного сна.

– Ась? Чего? Какие черти тебя принесли?

– Те черти, что сулят тебе хороший барыш.

– Надо тебе что?

– Обвенчать меня с одной красавицей.

– Венчать. – Поп окончательно стряхнул сон, сладко потянулся и причмокнул. – Красавица, говоришь. Попортил девку и зассал? А-ха!

– Давай без лишних разговоров. Цепляй на себя одеяние – и в церковь.

Восток уже зарозовел нежным румянцем. Крест на тесовой кровле, величавый и строгий, взирал на округу, на грешницу, вознамерившуюся насытить тело и душу свою запретным счастьем.

– Гриша, согласился отец Сергий? – Аксинья сидела на вороном коне и в тревоге вытягивала шею.

– Куда ж он денется? Иди сюда. – Григорий подхватил девушку. На минуту задержал в руках, поймал теплое дыхание губами.

– Вот вы где, охальники!

Кузнец поставил Аксинью на земле и оглянулся на крик.

– Отец! – Девушка сползла бы на землю, если б Григорий не придержал ее.

– Что? Думала, не увидим? – Отец резво соскочил с телеги, будто два десятка лет сбросила его бездонная ярость. Крепко спавшего Василия настигла похмельная жажда – слишком часто он прикладывался к винной чарке. Продрал глаза и увидал, что дверь в куть открыта, что сбежала овечка из загона.

– Василий, – Анна слезла с телеги, подбежала к мужу, – ты не кричи.

– Помолчи, баба. – Василий сжимал в руках кнут и приближался к беглецам. – Ничего для тебя, дочь, воля моя не значит. Паскудница. – Внезапно он вскинул руку, и хлыст взвился в воздухе, зацепив своим жестким концом щеку Аксиньи и плечо кузнеца.

– Спрячься за меня. – Григорий закрыл собой остолбеневшую невесту. – Зачем так? Мы венчаться будем. Ничего ты с нами не сделаешь. – Он сжал кулаки.

– Василий, прав ты. Обычай на твоей стороне. Но закон Божий не запрещает мне их венчать, – вступил в разговор священник, с удовольствием наблюдавший за ссорой.

– Что ж это за закон Божий? Басурманину разрешено с дочерью моей венчаться.

– Успокойтесь. Давайте сядем да миром решим. – Анна гладила по плечу мужа. Рука ее тряслась от пережитого волнения.

* * *

– Ну девка! Учудила. Горе ты мое луковое. – Анна незло укоряла дочь и скребла дощатый пол.

Подоткнув юбку, Аксинья пристроилась рядом. Она терла из всех сил, заглаживая свою вину. Да разве можно это сделать!

– Спасибо тебе, мамушка. Если б не твое слово, отец с Григорием…

– Поубивали друг дружку. Того я и боялась. Вспыльчивы оба, грех.

Долго длился тот разговор в избушке отца Сергия. Уже пропели первые петухи. Уже хозяйки затопили печи и захлопотали по хозяйству.

Аксинья возвращалась домой в родительской телеге. Григорий ехал следом на своем Абдуле и нежно улыбался девушке. Анна приобняла дочь и задремала, устав от бессонной ночи. Василий без надобности хлестал Каурку. Выпрямленная напряженная спина напоминала его жене и дочери: не простил.

Вся Еловая провожала их удивленными, зловредными, любопытными взглядами. Но ни золотоволосая Марфа, ни черствая Еннафа, ни сплетница Маланья выпытать сокровенное у скрытных соседей так и не смогли.

* * *

– Здравствуй, подруга, – приветствовала Рыжика Аксинья.

– Здравствуй – да не засти, – вызывающим тоном ответила та.

В субботу Вороновы затопили баню, и Ульяна, держа в руках утирку и чистую рубаху, пришла к соседям на еженедельную помывку. Обе девки молча промывали березовым щелоком волосы, натирались мыльным корнем. Ульяна отводила глаза, кривила выразительный рот. Аксинья пыталась поймать ее взгляд.

– Что ты дуешься на меня? Ульян, понимаю, виновата. Нравился тебе кузнец, знаю я. Но ничегошеньки поделать не могла.

– Нравился? Да я сохла по нему. Мужем его своим будущим считала. Каждую ночку… А тут ты…

– Не нарочно я… Смотрел он на меня неотрывно. Потом на берегу… Каждый вечер мы там встречались. Люб он мне, и я для него свет в оконце.

– Там, на бережке, ты и честь свою девичью отдала, а, Аксинья?

Та замешкалась, обескураженная грубым тоном.

– Чиста я… Не злобствуй. В воскресенье сватать он меня придет! Станем мы мужем и женой, как он мне обещал, перед Богом и людьми.

– Слыхала я, что ночью сбежала ты к нему… да в Александровке венчаться собирались тайком… Думаешь, не знает никто? – зло всхлипнув, Ульяна быстро нацепила рубаху, башмаки да побежала домой.

– С легким паром, дочка! А где Ульяна? Куда потерялась? – спросила мать.

– В свою избу ушла. К нам не захотела заглянуть.

– Что с ней приключилось? Как неродная стала.

– Матушка, это из-за Гриши все. Помнишь, она сохла по нему…

– Я думала, несерьезно… Девичьи безделицы.

– Присушило Ульяну. Теперь она злится… Я б не поверила, что может она черные слова говорить.

Василий на жену и дочку не смотрел. Все подливал и подливал себе вина и скоро завалился на боковую. Аксинья потрогала рубец. Знатно огрел ее отец, со всей злости.

– Феденька, иди обниму. – Она прижала к себе брата. – Спасибо тебе.

– За что?

– Ты же замок-то открыл той ночью?

– Я?

– А кто? Федя, ты чего?

– Не помню. – Он заелозил по лавке, отодвинулся подальше.

Аксинья пожала плечами. Странности Феди были делом обычным. Помог сестре, а теперь отпирается.

Воскресное утро выдалось жарким, и солнце пригревало по-летнему. Вся семья с ног сбивалась, готовилась к приходу сватов, а Василий ушел в сарай и даже не показывался. Лелеял злость свою.

К обеду все было вычищено, выскоблено. Изба украшена ветками березовыми, смоченными Аксиньиной слезой, сладкой, радостной. Сундуки с приданым приготовлены, стол ломился от яств: похлебка с молодой зеленью, пироги с курицей, каша, квас, пиво, медовуха. Невеста застыла на крыльце – ждала сватов.

– Идут, матушка!

– В светелку, переодеваться! В обычной рубахе ходишь до сих пор, видано ли! А ты, Федя, за отцом. Пропал он куда-то. Знает, что день сегодня особый! Упрямец, – еле слышно пробурчала хозяйка.

Сваты вместе с самим Григорием степенно поздоровались, перекрестились на образа и прошли в избу.

– Садитесь, гости дорогие, – Анна показала на красный угол, – под образами в самый раз будет. – Они были одеты в лучшую одежду, Гермоген в синей рубахе с вышивкой, Дарья Петухова и Зоя Осока в цветных