Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин

За елками лесничий Тюрин послал Шумакова.

— Срубишь на Кивилях и прямым ходом отправляй елки в город, в управление. Возьмешь Кузьму Хацкина и Сашку Лобова. Он знает, куда везти, — сказал Тюрин и весело поторопил Шумакова: — Ну, двигай побыстрей.

Теперь Шумакова можно было посылать не только за елками, а хоть в экспедицию за снежным человеком. Помотался он довольно в других северных лесах и в начале зимы вернулся в родную Чаргу. Вновь оказался под крепкой рукой лесничего Тюрина. Правда, до увольнения он работал техником-лесоводом, а нынче принят лесником с месячным испытательным стажем. Был Шумаков и резок и смел, а сейчас больше молчком живет. Неловко все-таки: расплевался с начальником — и опять же к его милости. Лесничий Тюрин не может сдержать улыбку, глядя на «нового», робкого Шумакова.

— Ну, двигай, Павел Гаврилыч, — повторил Тюрин.

Шумаков хотел что-то сказать, уже шевельнул губами, но лесничий предупреждающе поднял ладонь:

— Есть распоряжение, Павел Гаврилович, есть… Все законно, все на месте. И потом елки-то — нашему управлению. Понимаешь?

Шумаков кивнул и пошел исполнять.

Тюрин, человек хотя и пожилой, но веселый, ловкий, пребывал в отличном настроении. У него имелись все основания предполагать, что после Нового года работать ему предстоит в лесхозе, а может, и в самом городском управлении.

Как только за Шумаковым закрылась дверь, Тюрин — небольшой, чистенько одетый, в ярком галстуке — живо прошелся по своему уютному кабинетику, глянул в окно, которое выходило во двор лесничества.

— Так, Шумаков, так вот и безоговорочно исполняй! — сказал он тихо, довольно рассмеялся — увидел, как Шумаков, уже там во дворе, совался лицом в свои широкие ладони и не мог прижечь папиросу. Раньше он не курил.

Бортовая машина у шофера Сашки Лобова желтая, и на белом снеговом раскате кажется еще желтей. Возле нее пахнет теплом, бензином и водкой. Сивушным этим перегаром тянет от курносого, тщедушного и нагловатого шофера — или со вчерашнего не прошло, или успел с утра глотнуть.

Кузьма Хацкин — рабочий лесничества, постарше Шумакова — щурит на белый свет свои и без того мелкие глаза-точки, озирает большой двор лесничества, радуется предстоящей вольной поездке в лес.

— Лыжи бы надо взять! — по-хозяйски подсказывает он Шумакову.

— Надо, куда без лыж… — покорно соглашается тот.

— Бензопилу возьми. Они, елочки, теперь от комля на третьем бревне выходят.

— Можно и ее, на всякий случай.

— Веревку надо. Чем будем увязывать?

— Возьмем, Кузьма Мартынович, возьмем… — ровным басовитым голосом обещает Шумаков.

По указанию шофера Сашки, он меняет на машине колесо, крутит ключом гайку и не видит снисходительной улыбки Хацкина.

— Так нету этого! — с радостью сообщает Хацкин. — Склад на замке, ключ у Мымрина, а Мымрин в городе зуб дергает!

— Вот, ежики-чижики! — медленно разгибается Шумаков. — Где же возьмем?

— Придется ко мне заехать. Может, найдем, — приопустив глазки, скромно говорит Хацкин.

— И бензопилу? — удивляется Шумаков.

— И ее… купил недавно в рабкоопе.

— А вертолета у тебя, Кузьма, нет? — вмешивается Сашка. — Мы бы на нем — взжик! — к каждой елке персональный подлет.

— На очереди стою… — шутит Хацкин, и они смеются, глядят на Шумакова, который не может так же легко, как они, посмеяться. На очереди у него не вертолет, а две пары валенок для своих детей. Жене Ольге он уже второй раз сам чинил сапоги, и сколь она в них еще проходит — неизвестно.

«Ей бы тоже надо валенки купить…» — думает Шумаков.

Колесо на автомобиле заменили и поехали сначала к Хацкину. Изба у него возле речки Чарги, где сделана запруда. Тесовые ворота, крытый двор с глухими бревенчатыми стенами. По улице возле дома из толстых плах проложен тротуар — все сделано добротно, без скупости, с размахом.

«Живет здорово! Капитально живет!» — помогая Хацкину погрузить инструмент, подумал Шумаков.

Числится в лесничестве Хацкин по участку ширпотреба, где вяжут метлы, готовят дрючки, черенки, а на деле он столярничает, плотничает. Без Хацкина в Чарге стекло не вставишь, фундамент под избу не зальешь, печь не сложишь. Нужный в Чарге он человек. Кому на пилораме тес напилить — к нему: «Будьте добры, Кузьма Мартынович…» Он не отказывается.

На свою бывшую и тоже добротную избу, что стоит рядом с избой Хацкина, Шумаков не повернул головы, не покосил глазом. Продал он избу, когда уезжал из Чарги, деньги промотал по вокзалам, аэропортам. Нынче только и хватило купить избенку на краю Журавлиного болота. Избенка того и гляди развалится, требует основательного ремонта, но зимой такой ремонт не сделаешь, и придется жить в ней до тепла.

«Хацкина не обойдешь. Надо бы заранее поджаться, денег подкопить, а где тут — дошел так… Вот проблема, ежики-чижики…» — хмурится Шумаков.

В лес они поехали по снежной лесовозной дороге, которая вела в деляны. Чаргинское лесничество у города под боком. Леса здесь не глухие, летом исхлестаны дорогами так, что на автомобиле можно проехать в любой угол. Лишь зимой дороги заносит, и леса отдыхают от рева моторов, бензинового чада, от вездесущих грибников, ягодников и прочих любителей природы. Леса набираются тишины, очищаются, засыпают на всю зиму, до тепла.

Ночью выпал редкий, ленивый снежок. Лег он воздушно, обвесил снежным пухом, скрыл от глаз угловатые, резкие изгибы ветвей, и не сразу разглядишь — по дороге гонит Сашка машину или по снежному целику. Не будь по сторонам деревьев, совсем бы не различил дорогу.

В кабине тепло, машина бежит мягко, двигатель легко несет ее от поворота к повороту, и Сашка все наддает ей скорости, хотя торопиться будто и некуда.

После диких болотистых пихтачей и угрюмых ельников, в которых налазился Шумаков за два года работы на Севере, лес здешний кажется ему своим, домашним. Почти каждая деляна, каждый выдел знакомы ему, и где бы Шумаков в этом лесу ни был, чувство, что он дома, в каком-то собственном «мировом» центре, не покидает его, и даже километры в этом лесу будто другие — короткие, легкие.

Они проехали через молодые, лет сорока, сосняки, и Шумаков все примечал, слабо кивал, будто здоровался со всем,