Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин

— В лес-то поедем?

— А как же не ехать? Раз решили, значит поедем, — сердито отозвался Георгий Васильевич.

Шляпу он натянул на глаза сколько мог, сел в люльку мотоцикла, качнул ее, и подняв глаза на Леонида, пробормотал:

— Черт-те что… Ты не особо гони, а то обрадовался, понимаешь…

Леонид тянул губы в улыбке: «Ведь рад, рад, что едет, а показать не хочет…»

Он завел мотоцикл и, увидев на крыльце Лиду, помахал ей рукой. Георгий Васильевич заметил это, шевельнулся, недовольно крякнул:

— Г-ха… Ну, чего возишься — поехали…

За поселком Леонид свернул на старую лесную дорогу. В здешних лесах таких дорог понаделано вдоль и поперек: и конных, и тракторных, и автомобильных. Иные дороги совсем заросли густым осинником или березником, а иные еще сохранились, хотя их глубокие колеи замыло дождями, застелило невысокой травой. Бегуче вьется такая лента — зеленым-зелена, и только на гривах, среди редких сосен, оголяюще зажелтеет песок. Увидишь на этом песке недавние автомобильные или тележные следы, и снова их скрыла трава, словно никто и не ездил по этой дороге.

День выдался тихий, ясный, но осень уже виделась и в остывающей прозрачности просторного неба, и в побуревшей, вялой зелени, и в том, что солнце не жгло, а грело мягким убегающим светом. Не досаждал, не бил в глаза таежный гнус, и ехать Леониду было одно удовольствие. Он не скрывал этого, не прятал охватившей его радости быстрой езды. С улыбкой он иногда косил глаза на отца.

Георгий Васильевич уцепился одной рукой за скобу на люльке, другой прихватил ворот у пиджака, и под глубоко натянутой шляпой выглядел нахохленно, смешно. Он строго взглядывал по сторонам и узнавал и не узнавал места, где когда-то работал и не раз ходил здесь пешком.

С тех пор прошло много лет, и на месте голых вырубов щетинился высокий сосновый подрост, а гривные густые сосняки успели повырубить. Теперь окрест вся тайга обжита людьми, обустроена прямыми квартальными просеками, остолблена и пронумерована. Нет-нет и промелькнет у дороги такой столбик с номером или скамейка для курения и отдыха, сделанная лесничеством, или увидишь на сосенках долбленые скворечники. Где-нибудь среди густого частокола молодых осин можно набрести на ржавую, искореженную бочку или старую автомобильную шину…

Леонид нарочно остановил мотоцикл у небольшого мостика через болотистый овраг. Дорога здесь разветвлялась.

— Узнаешь места? В какую сторону теперь на Петушки? — лукаво спросил он Георгия Васильевича.

— Г-ха… Испытать кого захотел… — рассмеялся Георгий Васильевич. — Туда двигай! — указал он на правую дорогу.

— Помнит, смотри-ка! — удивился Леонид.

— Еще бы забыть… Там же у озера Кукино было.

— Да, Кукино-Кукино, а теперь и следов не осталось, — насмешливо сказал Леонид.

Сквозь кустарники блеснуло озерцо. Они въехали на песчаный взгорок, и трудно было предположить, что здесь стоял когда-то поселок. Только по высоким зарослям конопли, полыни да крапивы угадывались погнившие домовища и усадьбы.

Георгий Васильевич велел остановить мотоцикл и долго молча смотрел на это озеро, на следы, что остались от лесного поселка…

От Кукино они поехали на Петушки широкой просекой и дальше, через Ржавое Болотце, дно которого плотно застелено бревнами. Того, кто не знает эту гать, коричневая вода Ржавого Болотца отпугивает, и на Петушки ездят немногие. Лес здесь мало тронут рубкой и богат брусникой, кедровым орехом.

Леонид водой уверенно проехал через гать, поднялся на сосновую гриву и, присмотрев поляну, остановил мотоцикл:

— Все! Прошлым годом мы здесь почти два ведра набрали!

— Эка невидаль — два ведра, — насмешливо отозвался Георгий Васильевич.

Он вылез из люльки, снял шляпу. Расхаживая онемевшую спину, кряхтел, щурил глаза и тихо, незлобиво поругивался:

— Вот, язви-тя… В этой тарахтелке хуже, чем в теплушке. Там хоть полежать можно…

— В следующий раз я мягкий вагон попрошу, — пошутил Леонид. Он достал из багажника корзину и алюминиевый бидон. — Будешь отдыхать или собирать?

— А как же! Для чего мы сюда припороли? Вот сейчас очки нацеплю и посмотрю, на какую ягоду ты меня привез…

Брусничник густо покрывал желтый от старой хвои подстил леса, но ягода краснела редко. Видно, здесь раньше их побывали люди и ягоду обобрали. Та, что оставалась, вызрела тяжелой, крупной и краснела соблазняюще. Георгий Васильевич опустился на колени, набрал горсть брусники, перекатывал ее в ладонях, сдувал хвойные иголки и сор.

— Брусника в наших лесах — царь-ягода… — взволнованно сказал он.

— Какая здесь ягода? Пошли дальше!

— Ну, ты ступай, ступай… Я здесь побуду, — видя, что Леонид ждет, глухо сказал Георгий Васильевич.

Оставив отца, Леонид спустился в темный мшистый распадок, сплошь заросший влажным, пряно-пахучим багульником. На редких кочках, как на ниточках, проглядывали россыпи клюквы — ягоды крупной, но еще зеленой.

Леонид поднялся на другую сторону распадка — к соснам. Здесь ягода была меньше тронута, и некоторое время он ползал по склону распадка, кидал бруснику в корзину, но скоро ему надоело. Он вообще не любил собирать ягоду, считал это не мужским занятием.

Брусника едва покрывала дно удручающе большой корзины и, чтобы наполнить ее, надо было затратить не один час.

«Ну и кузовок выдала», — насмешливо подумал Леонид о жене и поднялся на ноги, решив идти к отцу.

Бор здесь был не густой, но чистый, без зарослей кустарника, и проглядывался далеко в глубину. Ощущая под ногами мягкую и какую-то нежную податливость мха, Леонид неторопливо прошел распадок и еще издали увидел Георгия Васильевича. Он неподвижно сидел без шляпы и пиджака на толстой колодине, углубленный в какие-то свои думы, и, наверное, не слышал шагов Леонида.

Когда-то на этом месте прошел огневой пал, и снизу стволы сосен подгорели, обуглились до черноты. От этих стволов и темно-коричневого опада под соснами было темно, отчего непокрытая голова и рубаха отца показались Леониду еще белей. Запрокинув голову, отец сидел с закрытыми глазами, и у Леонида мелькнула мысль о том, что отец приехал с ним попрощаться, и вот они видятся в последний раз. Леонида будто ожгло в груди, ухватило за горло; борясь с этим, он осторожно отошел назад в распадок.