Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Река вспухла от быстро прибывающей воды и тронулась сразу: все свое огромное поле двинула на берега, на какой-то миг грозяще уперлась в них и зашумела. Поле исхлесталось трещинами, раскололось, вздыбило льды и пошло мимо берегов неузнаваемым, непреодолимым. Все быстрей, быстрей…
В вечернем сумраке призрачно неслись, качались льдины, хрустальной россыпью играл над рекой прощальный звон.
— Хорошо пошла, дружно… Заторов не должно быть… Не должно… — взволнованно сказал Калистрат.
Михаил сидел на бревне, не отрываясь, смотрел на реку.
В шуме ее движения, в звоне льдов слышалось ему безвозвратное, уходящее навсегда. Он понял, что выбор уже сделан и другого он не примет, но сердце его еще не мирилось с этим выбором и болело невыносимо, будто что-то обрывалось в нем и исчезало вместе с этими льдами…
Курлек — Томск, 1969—1973
Два беспокойных дня
Низкое вечернее солнце процеживало лучи через реденький придорожный лесок, бросало темные полосы на дорогу. От мелькания этих полос и света Леонид Горчаков щурил серые хмуристые глаза, ехал не спеша. Тяжелый мотоцикл под ним гудел напевно, нес легко, и хотелось добавить летящей скорости, ветра!
Хорошо бы по этому старому пустынному тракту помчаться километров за двадцать, туда, где кончаются леса и разлетается уклонистая голубая степь; остановиться на береговом крутояре, упасть в пожухлую траву и, отгоняя заботы, полежать, послушать тишину. А потом возвращаться в прохладных сумерках, нырять в застеленные туманом низины, дышать запахом скошенных трав, наслаждаться скоростью…
Но Леониду Горчакову надо было ехать домой — к жене своей Лиде, к Генке, к березовым чуркам, которые вот уже месяц кучей лежали у крыльца и ждали, когда Леонид возьмется за топор. Но все было некогда: с утра до вечера бился у автомашин, выгонял их из гаража на вывозку леса, горючего, кирпича, муки — не перечтешь всего, что срочно, каждый день требовалось возить леспромхозу.
И если уж куда ехать, то в город к отцу, который второй год был на пенсии и жил у своей старшей дочери Ирины. От нее Леонид недавно получил письмо: отец серьезно болен и лег в больницу, но какая у него болезнь — пока еще не определили.
Езды до города каких-то два часа, хотелось навестить отца, но дел не убавлялось: пришло распоряжение подготовить часть автомобилей в совхоз на уборку, приспело время возить сено, в тайге пошли ягоды, грибы. От посетителей совсем не стало отбоя: все шли к завгару, все торопились что-то везти и куда-то ехать. Прибавилось забот по ремонту автомашин, гаражей, котельной — настала пора готовиться к зиме, долгой и суровой в здешних краях.
Можно было круглосуточно хлопотать в автопарке, но у Леонида едва хватало терпения отработать положенное время, он ловил момент, чтобы исчезнуть быстро и незаметно. Помогал мотоцикл, и, запутывая свои следы, Леонид уезжал домой не поселком, а через лесной склад окружной дальней дорогой. Было в этом что-то воровское, нечестное, но не мог он махнуть рукой на Лиду и Генку, оставить их на долгое время одних; не мог отказаться от книг, от телевизора, с которым он, добиваясь дальнего приема, возился уже третий месяц. Никто пока не выговаривал Леониду, не упрекал его в малом усердии, но он-то сам хорошо знал, где не дорабатывал, какие делал упущения, и это беспокоило его, укоряло, злило…
— Ну, дела… Как заяц петляю! — Леонид покрутил русой, давно не стриженной головой, сердито рассмеялся и, стараясь прогнать от себя заботы, прибавил такого газу, что рубаху на спине вздуло пузырем и глаза больно засекло ветром.
На скорости он подлетел к штакетной изгороди своего дома. Слез с мотоцикла, чтобы открыть воротца, потянул скобу, да так и остался стоять… Во дворе увидал своего отца Георгия Васильевича. Отец знакомо белел лысиной, неспешно вскидывал над собой топор и разбивал чурку. Рядом лежала куча расколотых дров. На заборе висели его пиджак и соломенная шляпа.
— Нашел работу! А? — взъерошив волосы, растерянно пробормотал Леонид и подбежал к отцу. — Ты что на самом-то деле! Лучше не придумал?! — обиженно и грубо вскричал он. — Сам не управлюсь? Вот еще, помощник нашелся… Ну, кончай, говорят, кончай…
Леонид, не остерегаясь, потянулся к топору, чтобы отнять его, но Георгий Васильевич топор не отдал, упрямо отвел руку сына и, сипло придыхая, чурку доколол всю. Потом прислонил топор к поленьям, кое-как разогнулся и пошел на крыльцо. Цепляясь за перила, обмякло опустился на нижнюю ступеньку. Его белая рубаха на плечах потемнела, макушка и лоб оросились светлыми каплями, а седой реденький вихор поднялся рогом. Георгий Васильевич, сгибаясь и прижимая к груди ладони, долго и мучительно хрипел, ловил ртом воздух и не мог отдышаться.
— Вот, намахался? Да? Без тебя бы не обошлось?
Долговязо согнувшись над отцом, Леонид страдальчески ломал тонкие белесые брови, кривил губы, будто обиженный и готовый к реву мальчишка.
На шум из избы выбежала Лида: ростом небольшая, тонконогая, заметно округленная беременностью, и Леонид глянул на жену сердито, словно она была во всем виновата.
— Зачем ему позволила?! — покраснев, гневно крикнул он. — Не видишь, что придумал?!
— Они сами… Они же не слушаются… — В больших суматошных Лидиных глазах растерянность — никак не ожидала, что муж может на нее так закричать. — А ну вас… — махнула она рукой и ушла в избу.
— Чего это раскричался? Перестань!.. — тяжело прохрипел Георгий Васильевич и, когда приступ кашля прошел, обессиленно поднялся со ступенек. — Вот ты беда какая, расшумелся… Ишь ты, расходился-раскипятился… — повторил Георгий Васильевич. — Я пробовал только; чего тут панику разводить?
Со смешанным чувством жалости и досады Леонид молча глядел на отца. Рубаха на Георгии Васильевиче обвисло колыхалась: куда только девались его покато развернутые сильные плечи и широкая грудь. Одни ключицы выпирали круто и мощно, как корневища у вековой сосны… За какой-то год неузнаваемо, гибельно изменился отец.
— Г-ха, уставился… — кашлянув, пробормотал Георгий Васильевич. — Я не с
