Водолаз Его Величества - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где же пенал? – перебил его Бочкаренко.
– В сейфе и лежал, – понурился Базыка. – Я его в-в-взял и обратно пошел. А у трапа топляки скопились, на волю хотят всплыть, вверх тянутся. В-видно, когда я рубку открыл, течение получилось и потянуло их. Раздвинул их, и – скорей на трап. Но не тут-то было! Чую, держат: за шланги цепляются, на плечи давят. От этого в глазах искры и ноги ослабли. В-видно, с перепугу забыл воздух стравить: костюм раздуло. Ну ни туда ни сюда! П-пропал, думаю, и вот здесь линь задергал.
– Пенал где? – повторил Бочкаренко.
– Уронил я его.
– Разрешите мне спуститься, – вдруг произнес Артем.
– Ты же весь день на ногах, – сказал фон Шульц. – Сил не хватит.
– Мы с Базыкой напарники, – ответил Артем, – я должен завершить общую работу. А сил хватит, не беспокойтесь.
Фон Шульц внимательно оглядел Артема и перевел взгляд на Бочкаренко. Тот еле заметно кивнул.
– Разрешаю. И поторопись, ночь, даже белая, все-таки ночь.
Для встречи с утопленниками Артем собрал все свое мужество. И напрасно – яхта была пуста, течение вытащило трупы из рубки и понесло в пучины морские, кормить подводных гадов. Отыскать металлический пенал оказалось нетрудным делом, он лежал прямо под трапом, там, где его выронил Базыка. После упражнений в баке с железками задача выглядела по-детски простой.
Перед тем как выбираться наружу, Артем задержался на несколько секунд. Освещенный скудным светом фонаря, коридор яхты казался картинкой из другого мира. Глядя прямо на распахнутую дверь капитанской каюты, он начал по памяти читать псалмы.
«Никто из моих предков, – думал Артем, – никогда не оказывался на морском дне. Были такие, что уносились в духовные миры, зная каждую дверь в Небесных Чертогах, были такие, что падали до самых глубин пропасти греха, но читать псалмы на глубине двадцать пять саженей… Нет, я первый…»
Он вспомнил Чернобыль, суетливые заботы его жителей, унылый, неизменный ход жизни, нарушаемый лишь праздниками. Опустившись глубоко под воду, он словно вознесся высоко над миром повседневной суеты. Его охватило странное состояние духовной приподнятости и даже восторга. Время проходило незаметно, он понимал, что пора возвращаться, но губы сами выговаривали псалмы, один, второй, третий, четвертый, и его тело, все органы, сухожилия, артерии и вены вторили древним словам. Прервать этот сладостный миг единения он не хотел.
Подергивания сигнального линя вернули его к реальности.
– Все в порядке? – спрашивали с поверхности.
– Все в порядке. Возвращаюсь, – просигналил в ответ Артем и начал подъем.
Над морем уже царил сумрак белой ночи. Артем передал пенал фон Шульцу и принялся с помощью матросов снимать скафандр. Он едва успел переодеться, как на палубе появился Бочкаренко и поманил его пальцем.
– Пойдем, Макс Константинович хочет тебя кое о чем расспросить.
Фон Шульц сидел за столом, поглаживая пальцами корпус просушенного пенала.
– Матрос Шапиро по вашему приказанию прибыл! – доложил Артем.
– Утопленников видел? – спросил фон Шульц.
– Никак нет. Ни одного.
– Понятно. А рядом с пеналом на полу ничего не было?
– Не было. Вернее… не заметил, не обратил внимания. Но вроде не было.
– Базыка утверждает, – вмешался Бочкаренко, – что тоже подумал о ключе и тщательно осмотрел сейф. Кроме размокших карт и каких-то документов, ничего не обнаружил.
– Он после этого так испугался, что мог и позабыть, – возразил фон Шульц. – Хотя по правилам ключ должен был остаться у шифровальщика. Скорее всего, именно так и произошло.
– Где его сейчас искать? – развел руками Бочкаренко. – Немыслимой сложности задача.
– Я не хочу посылать рапорт, прежде чем получу подтверждение, что это тот самый пенал.
– Выглядит согласно описанию, – заметил Бочкаренко.
– Это самый обычный пенал, такими пользуются сотни людей. Странно, что именно в нем перевозили секретные коды, – недоуменно произнес фон Шульц.
– А может, наоборот, – сказал Бочкаренко. – Не привлекает внимания, выглядит как штатская вещь.
– Не хочу выглядеть дураком: я доложу о выполнении задачи, а внутри окажутся бритвенные принадлежности или курительные трубки с ершиками. Вскрываем пенал, – решил фон Шульц.
Бочкаренко, словно дожидавшийся команды, вытащил из карманов отвертку, молоточек, плоскогубцы и взялся за дело. Спустя несколько минут крышка отворилась. Внутри лежал синий бархатный футляр.
– Что за ерунда, – вскричал Бочкаренко. – Похоже, вы правы Макс Константинович! Так драгоценности переносят, а не секретные шифры.
Фон Шульц протянул руку и раскрыл футляр. На синем бархате в тусклом свете корабельной лампочки сияло и переливалось колье из крупных бриллиантов.
– Сволочи! – с горечью произнес фон Шульц. – Из-за побрякушки рисковать жизнью водолазов. Сволочи!
Он перевел взгляд на Артема.
– Если проговоришься, это будет твой последний день в Кронштадтской школе.
– Ну что вы, Макс Константинович!
– Об этом, – фон Шульц кивнул на искрящееся колье, – знаем только ты, я и Бочкаренко. Если пойдет слух, значит, ты проболтался. Уж тогда не обессудь…
* * *
Спустя неделю отряд получил приказ готовиться к передислокации в Севастополь. На упаковку снаряжения и общие сборы отвели два дня. Собирались радостно, в Крыму никому из водолазов еще не доводилось бывать. Вспоминали рассказы ребят из предыдущего выпуска о лазоревом море, об огромных цветных медузах, о здоровенных рыбах, носящихся в прозрачной, насквозь пробитой солнцем теплой воде.
Базыка полностью пришел в себя и уже рассказывал о подводной встрече не с гримасой ужаса, а с ухарской усмешкой. За день до назначенного срока передислокации он негромко сказал Артему:
– Слышь, Темка, Бочкаренко мне шепнул, что нас с тобой уже запросило управление Севастопольского порта. Так что в Кронштадт мы не вернемся. Будем служить, где теплее и веселее!
Тонкая игла вошла в сердце Артема и пребольно уколола. Он, конечно, понимал, что рано или поздно с Кронштадтом придется расставаться, вернее не с Кронштадтом, чего уж таить от самого себя, а с нежной и недоступной Варварой Петровной. Артем не разговаривал с ней почти год, а видел мельком, случайно сталкиваясь в санчасти.
Он не мог не замечать, как вспыхивал румянец на ее щеках, как сверкали глаза и как она, шурша платьем, немедленно пускалась в бегство. Это не был румянец раздражения или гнева, а глаза сверкали не от обиды; взоры Варвары Петровны говорили ему лучше всяких слов: он ей люб, он близок ее сердцу.
Но поговорить никак не получалось. Артем все надеялся, что в один из дней ему удастся ее остановить и тогда… И что тогда? Рассказать о своих чувствах он никогда не решится. Если и удастся затеять разговор, он почти наверняка промямлит несколько обыкновенных
