Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот на бумагах, где король калякал свои приказы, стали проступать имена – не так, как рождаются слова под пером, а как набухают пузыри на водной глади. И были то имена кораблей и их капитанов: «Сан-Фелипе», «Флоренция», «Сан-Франческо», «Санта-Анна», «Гран Грифон», «Уркас»… галеоны, галеры, галеасы и так далее, вплоть до малых фрегатов, паташей и сабр. Вот они все выстроились перед королем и ждут, пока он черкнет пером против каждого имени: герцог Медина-Сидония, герцог Пармский, граф-герцог де Оливарес. А при них – имена ангельских воинств, с которыми его монахи связали каждую флотилию и эскадру и которые надлежит славить в гимнах и на мессах каждый день, чтобы обеспечить успех. Все уже решено; в записках, лежавших на королевском столе, Джон Ди углядел дату. В мае месяце весь этот огромный флот выйдет в море. Из Нижних Земель, из Голландии, придет пополнение – большие плоты или баржи, полные солдат; то будет вклад герцога Пармского. Ди почувствовал, что представлялось сейчас королю и чего так боялся он сам: королева английская низложена, брошена в темницу или убита; на престоле – католичка Мария, а в мужьях у нее – Филиппов сын. Он содрогнулся – или то затрепетала его освобожденная душа, наблюдавшая эти картины грядущего. Король тоже вздрогнул: рука его затряслась, перо выпало из пальцев, заливая страницу чернилами. Тотчас откуда-то возник врач (судя по одежде) и укутал плечи короля теплым платком; слуга поставил перед ним кубок подогретого вина. Доктор Ди не знал и не мог узнать ни у кого, доживет ли король до того дня, когда Англию завоюют, и впрямь ли завоевание неизбежно – или, напротив, невозможно. На этом письмо, которое он распечатал и развернул в своей груди, подошло к концу и само собой сложилось в маленький квадратик, а доктор Ди снова очутился в своем кабинете, в Праге. Здесь уже вечерело, а то, что он видел в Испании, было утром. Где-то в городе вызванивал – медленно, как по мертвецу, – церковный колокол; в доме ему вторил колокольчик, созывавший к ужину. Доктор сел писать письмо – обычное, на бумаге, пером и чернилами – Уолсингему, в Лондон, простым шифром, которым они пользовались между собой. «Этого не миновать, – прочтет Уолсингем, расшифровав буквы. – Вот имена, вот цифры. Теперь уже скоро».
Эй Руа
Страна О’Доннелов из Тирконнела раскинулась к северо-западу от ольстерских твердынь Хью О’Нила: от мыса Малин, что на крайнем севере Ирландии, и до самого залива Донегал. К югу от залива лежали земли О’Конноров из Слайго и О’Малли из залива Клю; до залива Голуэй тянулись обширные владения Берков, а еще дальше к югу – земли О’Брайенов, графов Томонда. Закрепленных границ между всеми этими уделами было немного, и притязания на каждый лоскуток пастбища или делянку леса приходилось подкреплять силой; бывало, что спорщики бодро тузили друг дружку годами и, даже заключив мировую, вскоре опять брались за старое.
Нынешним главой клана был Эй Дув О’Доннел, он же Черный Хью, – точнее, сэр Хью: рыцарем его сделала королева, которой он присягнул на верность. Славное было звание, да только настоящую власть давало не оно, а имя О’Доннела. Это же высокое имя носила и та единственная, кто сейчас была ровней Черному Хью в землях О’Доннелов, – Фионнула Макдоннел из шотландских Макдоннелов из-за моря, дочь шотландского лэрда и его жены из Кэмпбеллов; все прозывали ее Инин Дув, Темной Девой, и была она женой О’Доннела и матерью девяти его детей. Одних детей она любила, а других недолюбливала, и для последних или уже для их детей это могло плохо кончиться, если им приходила блажь потребовать почестей или званий, которые Инин Дув берегла для отпрыска другого сына или дочери. А из собственных детей самым ее любимым был Эй Руа, Красный Хью: красный – потому что ярко-рыжий, как полагалось шотландцу; красный – потому что широкое, открытое лицо его было сплошь усеяно веснушками; красный – потому что меч его попил вдоволь крови, как стали говорить потом, когда он встал на сторону графа Тирона в последней войне против английских захватчиков и королевских войск.
Ему было всего пятнадцать, когда Хью О’Нил (приехавший в Тирконнел по делу – сговорить жениха, укрепить союз) впервые его заметил. Трудно было не засмотреться, как рыжий паренек, один против четырех своих младших братьев, скачет на пятнистом пони без седла и стремян, шлепая то одного, то другого прутиком, изображавшим меч, и со смехом уклоняясь от их ударов, чтобы тотчас развернуться и с пронзительным воплем броситься в атаку вновь.
– Призрак, – сказал О’Нил. – Туман. Такого не ухватишь. Но при этом стальной.
– Будет вам славным сыном, – посулил О’Доннел, положив руку ему на плечо.
Они уже уговорились (и Темная Дева дала свое согласие), что этот Красный Хью женится на внебрачной дочери О’Нила, которую его, Красного Хью, старшая сестра – Шиван, жена графа, – растила вместе со своими сыновьями, пока еще маленькими. – Шиван, – вспомнил Хью О’Доннел. – Она с вами счастлива?
– Думаю, да.
– А здорова?
– Да, и опять ждет ребенка.
– Молитесь, чтобы родился сын, – поддразнил его О’Доннел. – Если вообще молитесь.
Хью О’Нил не считал, что об этом стоит молиться. Пусть его темноволосая Шиван решает сама, кого ей родить – сына, дочь, а то и двойню, – и будь что будет. Но если б он мог, то помолился бы о таком сыне, как этот рыжий паренек, которого братья сейчас поднимали на руки, словно короля, празднуя вместе с ним его победу.
Ни О’Доннелы, ни свежеиспеченный граф Тирон не подозревали, что об этом самом пареньке в этот самый миг размышляют в Дублине.
Сэру Джону Перроту, лорду-наместнику, задали вопрос на заседании совета: что он намерен делать со строптивыми О’Доннелами и их ольстерским союзником, новым графом Тироном? Придется ли послать против них английские войска? Сэр Джон возвел глаза к потолку, словно ожидая, пока в его мозгу созреет мысль, но на самом-то деле мысль давно уже созрела – просто он еще ни разу
