Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Официально унификация (или, как ее предпочитали называть чиновники, «рационализация») прессы мотивировалась необходимостью не только «мобилизации национального духа», но и экономии стратегических материалов в «чрезвычайное время»; на практике это привело к практически полному подавлению свободы слова. В годы войны ужесточилась цензура, теперь сочетавшая предварительный и последовательный контроль. Проводником жесткой цензурной политики стало «министерство правды» – Информационное бюро кабинета министров, созданное в конце 1940 г. Массовый характер приняли издание перечней вопросов, не подлежащих освещению в печати – полный аналог деятельности советского Главлита (раньше подобные меры были единичными), а также прямое вмешательство государственных учреждений в работу редакций и издательств; например, с мая 1941 г. всем крупным журналам предписывалось заранее сообщать в инстанции о своих редакционных планах, вплоть до намечаемых авторов статей. Затем специальным решением Информационного бюро группе видных и вполне «благонадежных» политических аналитиков и публицистов либеральной ориентации во главе с известным и влиятельным Киёсава Киёси было запрещено печататься в массовых изданиях, гонорары за публикации в которых были основным источником их существования (большинство публицистов и писателей коммунистической ориентации попало под аналогичный запрет несколькими годами раньше).
«Министерство правды» возглавляли (в ранге министра) бывшие дипломаты Ито Нобуфуми, Тани Масаюки и Амо Эйдзи (в прошлом начальник Департамента информации МИД), а затем человек из мира прессы – главный редактор «Асахи» Огата Такэтора, известный вполне «либеральными» взглядами и сумевший вернуться в послевоенную политику в качестве одного из лидеров консервативных сил. Хотя во главе пропаганды и цензуры стояли далеко не самые ограниченные или безответственные люди, результаты их деятельности были плачевны. «Слушая утром радиопередачи, я нахожу их оскорбительными для умного человека, – записал Киёсава в дневнике 15 декабря 1943 г. – Это попытка заставить целый народ внимать ерунде, опустившейся до самого низкого уровня. Когда слушаю, прихожу в ярость»[87].
Поражение Японии в войне открыло новую эру в истории страны. Отмена цензуры, амнистия политических заключенных, реформа образования и, наконец, принятие новой конституции радикально изменили атмосферу в обществе. Навязанное свыше единомыслие, над созданием которого немало потрудились и СМИ, ушло в прошлое, но и новым властям были нужны инструменты воздействия на общественное мнение и манипулирования им. Эйфория «информационной вседозволенности» охватила страну уже осенью 1945 г., когда произошел моментальный и, казалось, полный отказ от всех прежних лозунгов и клише.
С этого момента в Японии официально существует свобода слова, печати и информации, гарантированная действующей Конституцией, хотя и ограниченная рядом законодательных актов, преимущественно по соображениям этики и общественной морали. Действительно, цензуры в Японии нет и возможное вмешательство государства в деятельность СМИ сведено до минимума. Однако «свобода» в отношениях СМИ и государства в современной Японии понимается отнюдь не как вседозволенность, но как взаимная ответственность, как баланс прав и обязанностей в соответствии с традиционной этической системой гири – нинд-зё. Руководители японских СМИ много раз подчеркивали, что их главная задача – не получение прибыли и даже не распространение информации, как логично было бы предположить, но «гармонизация» общества на всех уровнях; не осмысление конфликтов и тем более не разжигание страстей, но их смягчение; не противопоставление себя власти, но «помощь» ей; не механическое отражение всех точек зрения, но достижение национального консенсуса и укрепление общественной морали. Иными словами, гигантские газетные и телевизионные концерны, фактически являющиеся монополистами на распространение информации в стране, не скрывают, что они вполне сознательно идут рука об руку с политическим mainstream'ом – но на равных, как партнер, а не как слуга. Замечу, что такой подход превосходно оправдывает и критическое отношение СМИ к отдельным действиям и отдельным представителям правящей элиты. По выражению медиа-аналитика Р. Ахеван-Маджида, СМИ «цементируют» элиту, сглаживая конфликты и противоречия между разными группами и слоями в ней[88]. Подытожив сказанное, можно сделать вывод: пресса и телевидение в Японии – часть элиты, а не ее придаток; в силу своей интеграции в элиту она полноправно участвует в ее политике, вполне оправдывая название «четвертой власти».
Политическая история послевоенной Японии, ознаменованная монопольным господством в стране консервативных сил, знала немало социальных бурь. Однако в то же время ее можно считать поисками политического и социального консенсуса, далеко не последнюю роль в которых играли крупнейшие СМИ. Поэтому когда четверть века назад известный японовед Ф. Гибни писал: «Ни в одной стране за пределами коммунистического мира нет такого пугающего единства мнений, как в японских газетах»[89], единомышленники у него нашлись и в самой Японии. Видный медиа-аналитик Т. Ямамото однажды заявил: «Редко в какой капиталистической стране СМИ передают настолько однообразные новости, как в Японии. Не видя названия газеты, по содержанию практически невозможно определить, что именно вы читаете»[90].
«Единомыслие» по-японски
Реалии сегодняшней Японии радикально отличаются от мэйдзийской или довоенной эпохи, но многие принципиально важные черты, исторически характерные для японских СМИ, присущи им и сегодня. На этом мы остановимся подробнее.
Во-первых, несмотря на распространение радио, телевидения и Интернета, ежедневные газеты сохраняют свою общественную и политическую роль, о которой уже говорилось выше. Чтение как минимум одной общенациональной и одной местной газеты – признак социального comme il faut, даже если практическая польза от этого невелика; в конце концов, новости можно с меньшими усилиями и затратами времени узнать по радио или телевидению.
В некоторых случаях к этому может добавляться своя «партийная» газета, например, «Акахата» для коммунистов или «Сэйкё» для членов массовой буддийской организации Сока гаккай и созданной на ее базе партии Комэйто. Конечно, «для интереса» многие предпочитают комиксы или скандально-бульварные издания вроде спортивных газет, но без «серьезной» газеты «серьезному» члену общества никак не обойтись.
Времена меняются, но социальное значение газеты остается, и не считаться с этим нельзя. «Средний японец» – гражданин-избиратель-налогоплательщик – по-прежнему еще и «читатель газет», причем отнюдь не в том уничижительном смысле, который придавала этим словам Марина Цветаева. Премьер-министра Мори Ёсиро весной 2001 г. «свалило» не только телевидение (сыгравшее, конечно, огромную роль), но и газеты, встречавшие дружным «улюлюканьем» его экстравагантные заявления. У телевидения больше шансов выставить того или иного политика (бюрократа, бизнесмена и т. д.) в невыгодном или, наоборот, в выгодном свете, но это, так сказать, слишком просто. Телевидение аппелирует к зрению и слуху,
