Ползучий плющ - Наташа Купер

— Не обязательно, — ответил Блейк, заметив, что на лице констебля Дерринг написано отвращение. — Закапывание тела в саду могло быть временной мерой.

— Я этому не верю, — сказала Антония. — И не поверю.

— Хорошо. Вот и не верьте. — Он улыбнулся ей и, казалось, ждал, что она покинет собственную кухню. Антония не знала, что сказать, куда пойти, как протянуть время, пока они найдут все, что можно найти. В конце концов она пошла наверх позвонить Триш. По крайней мере, это займет немного времени.

Когда включился автоответчик Триш, она сказала:

— Это Антония. Они копают в саду.

Потом набрала номер прямого телефона в своем кабинете и услышала собственный голос. Удивленная и разозленная, что ее секретаря нет на месте, она посмотрела на часы и обнаружила, что еще всего лишь девять часов. Она положила трубку и принялась взад-вперед расхаживать по комнате и ванной, жалея, что никак не может поторопить полицию.

По счастью, скоро перезвонила Триш и сказала, что выходила за газетами, как раз когда звонила Антония.

— Они пока ничего в саду не нашли? — спросила Триш.

— Только старый полиэтилен. Они заберут его с собой, но не думаю, что он имеет какое-то отношение к делу.

— Понятно. Хорошо. Как ты?

— А как ты думаешь?

— Я имела в виду бытовые мелочи, — с раздражающим терпением пояснила Триш. — Но если ты не расположена говорить, не надо. Антония, мне бы хотелось задать тебе один вопрос. Я пыталась вчера, но…

— Что за вопрос?

— Ты по-прежнему считаешь, что Ники виновата в том, что случилось?

— Конечно. — Она рассказала бы Триш, если бы та поинтересовалась, что в коляске слишком много крови, учитывая только разбитые коленки мальчика, но Триш об этом не спросила.

— Я только хотела узнать, не позволишь ли ты провести тест на полиграфе — ну, знаешь, чтобы поймать Ники, если она в чем-то лжет тебе и полиции.

Тест на полиграфе. Почему она о нем не подумала? Ведь это просто напрашивалось, а ей и в голову не пришло.

— Я знаю, что полиция эти тесты не любит, — продолжала Триш. — Но они могут быть полезны, и я подумала, что в любом случае сделать его очень даже стоит. У меня есть подруга, ты ее, кажется, не знаешь, ее зовут Эмма Нэтч, она специалист в этой области. Если ты не возражаешь, она проведет такой тест на Ники и не возьмет денег.

— Это великодушно, но дело не в деньгах.

— Да, — согласилась Триш. — Так я могу договариваться? Мне кажется, именно это теперь и нужно сделать.

— Да, наверное, нужно. Когда?

— Ну, Эмма сказала, что могла бы приехать сегодня утром, попозже, скажем, в двенадцать или в полпервого. Тебе это подойдет?

— Да, думаю, подойдет. Я позабочусь, чтобы Ники была здесь. О чем именно ее будут спрашивать?

— Мы с Эммой обсуждали это и решили дать ей заново рассказать историю про детскую площадку, шаг за шагом, чтобы проверить правдивость каждого слова, а потом расспросить про то, как она вообще обращалась с Шарлоттой, и про синяки в частности.

— Звучит разумно.

— Прекрасно. Тогда я скажу Эмме, что мы встретимся с ней у тебя, чтобы я вас познакомила.

— Нет. Не беспокойся. Пусть она приезжает сама. В доме и так слишком людно с этой полицией, которая заглядывает во все углы. Мне бы не хотелось, чтобы ты приезжала.

— О! Ладно. Как хочешь.

— Пусть твоя подруга захватит какое-нибудь удостоверение личности. Я не хочу по ошибке впустить в дом журналистку.

— Я ее предупрежу. Спасибо, Антония. И если передумаешь, позови меня.

— Конечно. До свидания, Триш.

Антония положила трубку и задумалась о проверке на полиграфе и о том, почему она не сообразила, что Триш все об этом знает, и не попросила о тесте раньше.

Глава четырнадцатая

В Бакстоне, в Дербишире, примерно в то же самое время сидела за завтраком чета, возраст которой приближался к семидесяти. Как всегда, они ели гренки, яйца, бекон и печеные помидоры. Гарольду такая еда нравилась, а Рени была уверена в ее полезности, что бы там ни писали все эти лондонские газеты про холестерин, животные жиры и все остальное. Она не хочет, чтобы Гарольд выходил утром из дому без горячего завтрака. А хлопья, которые едят в нынешнее время, да еще размоченные в холодном молоке, взрослому человеку впрок не пойдут. И разве в молоке нет животного жира? Все эти новомодные правила питания — чушь и глупость, если хотят знать ее мнение. Она увидела, что Гарольд принимается за яйцо, и захотела убедиться, что желток нужной консистенции. Мужу нравится желток пожиже, но он терпеть не может, если жидкий белок. С удовольствием удостоверившись, что не утратила мастерства, Рени развернула газету, которая лежала, тщательно сложенная, рядом с ее тарелкой, и нарезала гренок на аккуратные квадратики, прежде чем макать его в яйцо; неторопливо нанизала на вилку жареный хлеб и, для вкусового контраста, кусочек бекона и понесла ее ко рту.

Да так и не донесла. Она сидела с открытым ртом, уставившись в газету, и яичный желток стекал по вилке. Только когда остывающая липкая субстанция достигла ее пальцев, Рени вздрогнула и вспомнила, где находится. Она положила вилку и старательно вытерла пальцы салфеткой.

— Что там с тобой такое? — спросил Гарольд, отрываясь от своей газеты, где изучал страницу, посвященную скачкам.

— Это ведь наша Николетта! Я уверена, что она. Посмотри.

Он вытянул руку, и Рени передала ему газету, как всегда делала, когда он чего-то хотел. Так ее воспитали, и она этим гордилась, даже в трудные минуты. Особенно в трудные минуты.

— Ну да, она, — сказал он, вытерев губы салфеткой и прочитав сопровождающую статью, чтобы убедиться: Рени ничего не напутала, как это обычно с ней бывает. — Кто бы мог подумать, что она на такое способна?

Рени, вспомнив девочку, которую знала с девяти до тринадцати лет, покачала головой. Николетта была одной из немногих, о ком она вспоминала с искренней любовью.

Она была хорошим ребенком, Николетта, и милым, когда преодолела привычку обманывать, к чему все они бывали склонны сразу после приезда. И помогала, гораздо больше помогала, чем любой из мальчиков, которых им присылали раньше. Именно поэтому после Николетты она всегда просила девочек, но таких им больше не попадалось; остальные по ожесточенности и сквернословию не уступали худшим из мальчишек. В мальчиках это не так ее задевало, но когда ругались девочки, ее коробило. Поэтому в конце концов она и захотела оставить это занятие, потому и сказала Гарольду, что больше не в силах это выносить. Сначала он ей не поверил, но когда она заболела, даже он увидел, что она не может этим заниматься. Доконали Рени девочки, которые обзывали ее гребаной онанисткой — и даже хуже. Она мирилась с беспорядком, леностью, грохочущей музыкой, сном до полудня и наглостью, но не могла стерпеть, чтобы двенадцатилетняя девчонка с ангельским личиком обзывала ее всякими непотребными словами в ее же собственном доме.

О, Рени знала, что на самом деле нельзя винить в этом ребенка. Кто-то научил этих девочек подобным словам. С такими познаниями не рождаются. Но почему-то потом она уже не могла по-прежнему относиться к их с Гарольдом занятию. А если вы не в состоянии прощать детей и не хотите даже попытаться полюбить их, тогда какой смысл продолжать, верно? Так она и сказала той даме из социальной службы, и та ответила, что понимает и что в этом нет ничего удивительного. К тому времени им с Гарольдом было за шестьдесят, и в любом случае уже настало время отдохнуть. К тому же они уже получали свои пенсии, поэтому денежный вопрос больше не стоял так остро, как в тот период, когда Гарольд сидел без работы после закрытия фабрики. Гарольд хотел продолжать, но ничего хорошего из этого не вышло бы, раз Рени заболела. Как приятно было сознавать, что в ее доме никогда больше не будет ни одной сквернословящей маленькой неряхи.

Но Николетта была другой. Она была такой милой девочкой. Не красавицей, заметьте, но всегда такой мягкой — после того, как перестала бояться, — и очень послушной. Если бы Рени могла иметь детей, она хотела бы такую дочку, как Николетта. Очень хотела бы.

Покончив с газетой, Гарольд вернул ее жене, и она прочитала всю статью, чувствуя, как подступают слезы при мысли об ужасном несчастье, приключившемся с этим ребенком.

— Откуда она к нам попала? — спросил Гарольд, никак не отреагировав на ее слезы. — Не могу вспомнить.

— Я тоже не помню, — ответила Рени, порывшись в ненадежной памяти. Последнее время она все забывает; иногда спустится под горку к магазинам и только тогда вспомнит, что оставила список покупок дома, и приходится тащиться за ним обратно на холм. В один прекрасный день она и свое имя забудет, как говорил Гарольд. Иногда ее раздражает, когда он так говорит, но в этом есть доля правды. Но тем не менее она никогда не забывала Николетту. — Там была какая-то трагедия, нет? Как правило, бывало именно так.