Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я бросила взгляд в сторону стены, теперь незримой в темноте. Бирмингем, 15 сент., четыре маленьких ангела умерли.
– Бедняжка Мэй, – вздохнула я.
– Да, – согласилась Августа. – Бедняжка Мэй.
И некоторое время мы сидели печалясь, пока вокруг нас не собрались комары и не загнали в дом.
В медовом доме Розалин лежала на своем топчане с выключенным светом и вентилятором, включенным на полную мощность. Я разделась, оставив только трусы и майку, но все равно было слишком жарко, и шевелиться не хотелось.
В груди было больно от чувств. Интересно, думала я, мерит ли сейчас Ти-Рэй шагами полы и больно ли ему так, как я надеялась. Может быть, он корил себя за то, что был такой гнилой подделкой под отца и плохо со мной обращался, но в этом я сомневалась. Скорее уж придумывал способы меня прибить.
Я снова и снова переворачивала подушку в поисках прохлады, думая о Мэй, о ее стене и о том, до чего докатился мир, что людям становятся необходимы такие вещи. Меня потряхивало при одной мысли о том, сколько всего может ютиться там, между этими камнями. Эта стена вызывала у меня в памяти кровоточащие куски мяса, которые готовила Розалин, протыкая их острой шпиговальной иглой и засовывая в проколы кусочки дикого, горького чеснока.
Хуже всего было лежать и тосковать о матери. Так всегда и бывало: тоска по ней наваливалась на меня поздним вечером, когда я позволяла себе расслабиться. Я вертелась на простынях, жалея, что не могу залезть к ней в постель и ощутить запах ее кожи. Я гадала: ложилась ли она спать в тонких нейлоновых ночных рубашках? Накручивала ли волосы на бигуди? Я видела ее внутренним взором, полулежащую в постели с подушками под спиной. Мои губы изгибались, когда я представляла, как забираюсь в ее постель и кладу голову ей на грудь. Я бы положила голову прямо на ее бьющееся сердце и слушала его. Мама, сказала бы я. И она бы посмотрела на меня и ответила: малышка, я с тобой.
Я услышала, как Розалин силится перевернуться на своем топчане.
– Не спится? – спросила я.
– А кто уснет-то в такой жаровне? – фыркнула она.
Мне хотелось сказать – ты, например, – поскольку я видела, как она спала у магазина и ресторана Фрогмора Стю, а тогда было как минимум так же жарко. На лбу у нее белела свежая полоска пластыря. Днем Августа прокипятила пинцет и маникюрные ножницы в кастрюльке на плите и с их помощью сняла Розалин швы.
– Как твоя голова?
– Да все в порядке с моей головой! – ее слова вылетали, жаля воздух, как жесткие мелкие удары.
– Ты чего злишься?
– Ну да, с чего бы мне злиться? Подумаешь, проводишь теперь все свое время с Августой, – мне и дела нет! С кем хочешь, с тем и разговаривай.
Я не верила своим ушам: в голосе Розалин слышалась ревность.
– Я провожу с ней не все свое время.
– Почти все, – не согласилась она.
– Ну а чего ты ждала? Я же работаю с ней в медовом доме. Я должна проводить с ней время.
– А сейчас, вечером? Сидя на лужайке, вы тоже медом занимались?
– Мы просто разговаривали.
– Ага, знаю я, – буркнула она и отвернулась к стене, застыв безмолвной горой.
– Розалин, не веди себя так. Августа может что-то знать о моей матери.
Она приподнялась на локте и посмотрела на меня.
– Лили, твоей мамы больше нет, – тихо сказала она. – И она не вернется.
Я резко села.
– Откуда тебе знать, что она не живет прямо сейчас в этом самом городке? Ти-Рэй мог и соврать о ее смерти – так же как соврал о том, что она меня бросила!
– Ох, Лили! Девочка… Тебе надо все это прекратить.
– Я чувствую ее здесь, – упрямо сказала я. – Она здесь была, я точно знаю.
– Может быть, и была. Это мне знать неоткуда. Я знаю только, что есть вещи, которые лучше оставить в покое.
– Что ты имеешь в виду? Что мне не следует пытаться узнать все, что можно, о моей собственной матери?
– А что, если… – она осеклась и потерла загривок. – Что, если ты узнаешь что-то такое, чего не хочешь знать?
В этой фразе я услышала другое: Мать тебя бросила, Лили. И хватит об этом. Мне хотелось наорать на Розалин, сказать, что она тупица, но слова застряли у меня в глотке. И вместо слов я начала икать.
– Ты думаешь, Ти-Рэй говорил правду насчет того, что она меня бросила?
– Понятия не имею, – ответила Розалин. – Я просто не хочу, чтобы тебе больно было, вот и все.
Я снова легла. В тишине моя икота рикошетила от стен.
– Задержи дыхание, погладь себя по голове и помассируй животик, – посоветовала Розалин.
Я проигнорировала ее слова. Некоторое время спустя ее дыхание замедлилось и стало более глубоким.
Я надела шорты и сандалии и прокралась к столу, за которым Августа заполняла накладные на мед. Вырвала из настольного блокнота листок бумаги и написала на нем имя матери. Дебора Оуэнс.
Выглянув наружу, я поняла, что идти придется в темноте. Я прокралась по траве к кромке леса, к стене Мэй. Все это время меня не отпускала икота. Кладя руки на стену, единственное, чего я хотела, – это чтобы мне не было так больно.
Я хотела хотя бы на время отпустить свои чувства, поднять мост надо рвом. Всунула бумажку с ее именем в щель, которая показалась мне подходящей, отдавая ее стене плача. И в какой-то момент, пока я это делала, моя икота исчезла.
Я села на землю, прислонившись спиной к камням, запрокинув голову, чтобы видеть звезды и порой мелькавшие среди них спутники-шпионы. Может быть, в эту самую минуту один из них меня фотографировал. Они могли выследить меня даже в темноте. Безопасности нет нигде. Придется об этом помнить.
Я начала думать о том, что, наверное, стоит узнать о матери все возможное прежде, чем за нами приедут полицейские или Ти-Рэй. Но с чего начать? Не могла же я просто вытащить образок черной Марии, показать его Августе и рассчитывать при этом, что правда не разрушит все. Что она не решит позвонить Ти-Рэю, чтобы он приехал и забрал меня. А если бы Августа узнала, что Розалин – настоящая беглянка, разве не должна была бы она позвонить в полицию?
